«Было бы неплохо, – размышляла она, – исчезать в любой момент, когда не хочешь продолжать разговор». Она знала многих мужчин, которые отдали бы свою правую руку за эту уникальную способность.

Повернувшись к компьютеру, Габби мысленно вычеркнула убийство как крайнюю меру, к которой она могла бы прибегнуть. Но если все будет действительно ужасно, она найдет в себе силы и сделает то, что задумала. (Не признавая, что все действительно ужасно на данный момент, она надеялась немного развеять тревогу, но ее разум распорядился иначе.)

Открыв папку, Габби решила собраться и вникнуть в суть дела. И замерла, увидев готовое заключение. Неужели она закончила все вчера вечером и так устала, что забыла об этом? Нет. Даже падая от усталости, она не могла бы об этом забыть. Она присмотрелась. Это был не ее почерк. У нее были отвратительные каракули, а здесь красивый почерк, аккуратный, четкий, мягкий. Скорее высокомерный, если так можно сказать о почерке. В нем не было ни капли нерешительности. Нахмурившись, Габби стала читать. Через несколько минут, все еще продолжая читать, она пробормотала:

– Черт возьми, глазам своим не верю.

Было вполне логично, что, когда она хотела его видеть, он не появлялся. Его не было большую часть дня. И она мучилась вопросом, какие еще подлости он готовит. Офис был уже пуст, когда он снова появился в половине восьмого, невероятно близко к ней, с сумками из – о Боже, нет! – она на мгновение закрыла глаза – только не это!

Из «Мезонетты». Пятизвездочного ресторана, ни больше ни меньше.

Но на этот раз Габби хорошо подготовилась. Целый день она ела конфеты (это не составляло никаких сложностей), чтобы не быть голодной и не польститься на то, что он ей принесет.

И все же «Мезонетта»? Ух-х-х! Она резко помотала головой и отказалась даже смотреть на пакеты, даже думать о том, какие восхитительные деликатесы таились внутри них. Габби отпрянула от него. Когда Адам положил пакеты ей на стол, она схватила толстую, перевязанную лентой папку и за пустила ею в него, ударив его прямо в грудь.

– Как? – спросила она.

– Что «как», ka-lyrra? – Поймав папку, он аккуратно положил ее на стол.

– Как ты выполнил всю мою работу? Когда ты ее выполнил?

Он пожал плечами.

– Мне не нужно спать так долго, как тебе.

– Ты хочешь сказать, что вчера ночью за несколько часов ты лично написал заключения по семи моим делам?

– По девяти. Потом я понял, что два из них не твои, и разорвал их.

– Разве ты знаешь достаточно о том, чем я занимаюсь, чтобы обсуждать вопросы ответственности сторон?

– Ой, я тебя умоляю. – Похоже, его это сильно оскорбило. – Я живу не первую тысячу лет и наблюдаю, как люди решают подобные вопросы. Я пролистал несколько других твоих дел и взял их за образец. Человеческое право удивительно простое: вы обвиняете всех, кроме себя. Я просто обвинил всех и вся, о ком упоминалось в деле, кроме лица, которое вы представляете, и подкрепил это сведениями, которые смог выудить, в подтверждение своих слов.

Габби старалась не рассмеяться. Действительно старалась. Изо всех сил. Но Адам заявил это так вкрадчиво, с таким мягким выражением лица и так удачно выразил то, за что она ненавидела дела о персональном ущербе, что она не сдержалась. У нее вырвался легкий смешок. Который превратился в смех. И она бы смеялась и дальше, если бы на его губах не появилась легкая улыбка, а глаза не засияли. Он подошел к ней, обнял за талию своими большими руками и внимательно посмотрел на нее.

– В первый раз вижу, как ты смеешься, Габриель. Так ты становишься еще красивее. Не думал, что это вообще возможно.

Ее смех резко оборвался, и она отодвинулась от него. Но было слишком поздно, его руки уже оставили свой жгучий отпечаток на ее теле, словно горячее любовное клеймо.

– Не льсти мне. Не будь со мной таким милым, – проговорила она сквозь зубы. – И больше не делай за меня мою работу.

– Я просто хотел помочь. Вчера вечером ты выглядела такой уставшей.

– Какое тебе до этого дело? Не вмешивайся в мою жизнь.

– Я не могу.

– Потому что я отказываюсь жертвовать всем своим миром ради того, чтобы помочь тебе вернуть свой? – резко спросила она.

– Нет, – спокойно ответил Адам, прищурившись. – Потому что мне не нравится твой начальник. Мне не нравится, как он на тебя смотрит. Мне не нравится, как он с тобой разговаривает. Мне чертовски не нравится весь этот балаган. И когда я снова стану собой, я исправлю положение.

Габби замерла. Адам Блэк выглядел злым и говорил со злостью. Искренней злостью. Его разозлило то, как с ней обращаются. Его лицо стало мрачным и грозным, а в глазах засверкали золотые искорки.

Это было ужасно и жестоко с его стороны – вести себя так, как будто у него есть чувства. И как будто она ему не безразлична. Особенно когда Габби не знала больше никого, кто бы так к ней относился. Конечно, он сделает все, чтобы соблазнить ее, – даже изобразит эмоции и притворится, что проявляет заботу. В конце концов, не потому ли это называется соблазном, что жертве внушается ложное чувство безопасности и благополучия? А как его создать, если только не притвориться, что проявляешь заботу?

«У него нет души. Нет сердца. А значит, нет эмоций», – напомнила она себе. Схватив свою сумочку, она выключила компьютер и вышла из кабинета.

«Заключения были действительно очень хорошо написаны», – раздраженно думала Габби полтора часа спустя, вывалив на кровать белье из корзины и сортируя его. Погружение в рутину повседневных дел помогало ей не замечать, что «син сириш ду» собственной персоной сидит сейчас внизу у нее в кухне, потягивая скотч прямо из бутылки («МакАллан» пятилетней выдержки) и печатает что-то на ее ноутбуке, атакуя интернет.

К тому времени как Габби пришла домой, он уже был там, приступив к следующей стадии своего плана. Обед из пятизвездочного ресторана был разложен на обеденном столе в гостиной, розы с высокими стеблями наполняли комнату превосходным ароматом, шторы были задернуты. Горели свечи, сверкал изящный хрусталь, и Габби знала, что у нее такого не было. На скатерти лежали серебряные приборы, которых она никогда не видела, стоял фарфор...

Габби с гордо поднятой головой прошла мимо него к ступенькам, но Адам преградил ей дорогу своим телом и поймал ее за руку. Он повернул к себе ее лицо, молча смотрел в него долго-долго и лишь потом отпустил ее.

Она ничего не сказала, решив не сдавать свои позиции. Даже когда он потянулся к ней своим смуглым лицом и его губы оказались в нескольких миллиметрах от ее губ. Он использовал свою неотразимую мужественность в попытке подчинить ее своей воле. Стоически не поддаваясь искушению ответить на безмолвное приглашение, Габби продолжала упорствовать, встречаясь с его взглядом и отказываясь верить, что в его глазах может быть что-то кроме хладнокровного расчета. А если в какой-то миг она и допустила мысль о его человечности, о влечении, об искреннем желании, об искусительном нетерпении в глубине его сверкающих золотом глаз, то все это можно было объяснить мерцанием свечей.