Резкий голос миссис Морган вернул Руфь из полубесчувственного состояния, в которое ее привели последние слова. Она села, но не могла говорить. Комната кружилась у нее перед глазами. Ее бледность и слабость тронули наконец сердце трактирщицы.

— Вам, верно, не подавали чаю? Эти девушки, право, такие беспечные.

Она сильно дернула за звонок и, не дождавшись прихода служанки, сама вышла за дверь и громко отдала приказание по-валлийски Нест и Гвен — своим добродушным неряшливым служанкам.

Те вскоре принесли чай, и Руфь почувствовала себя лучше. Ей сделалось даже уютно — насколько можно было назвать уютной эту грубоватую, хотя и гостеприимную обстановку. Еды было вдоволь, и даже слишком много, так что при ее виде аппетит скорее исчезал, чем появлялся. Но сердечность, с которой добродушные краснощекие служанки уговаривали Руфь поесть, и ворчание миссис Морган на то, что Руфь не прикоснулась к поджаренным гренкам (при этом сама хозяйка втайне жалела, что на эти гренки потратили столько масла), были полезнее чая. К Руфи вернулась надежда, и она стала ждать завтрашнего дня, когда надежда смогла бы превратиться в уверенность. Напрасно ей предлагали лечь спать в той комнате, где она провела целый день. Она не отвечала ни слова и не легла спать в эту страшную ночь, когда решался вопрос жизни или смерти.

Руфь просидела в своей комнате до вечера, ожидая, когда в доме все стихнет. Она слышала, как кто-то быстрыми шагами входил и выходил из комнаты, где лежал больной и куда она не смела входить. До нее доносились повелительные голоса, шепотом требовавшие то того, то другого. Наконец все смолкло.

Когда ей показалось, что все крепко спят, кроме сиделок, Руфь тихонько пробралась в галерею. На противоположной стороне галереи находилось два окна, проделанные в толстой каменной стене, и на них стояла и тянулась к свету высокая разросшаяся герань. Окно возле двери мистера Беллингама было открыто. Легкий порыв теплого ночного воздуха слегка прошелестел листьями, и все смолкло. Летней ночью свет не исчезает совсем, а становится только несколько темнее, и предметы, сохраняя форму и объем, теряют цвет. Мягкий серый луч падал на противоположную стену, и темные тени придавали растениям необычные очертания.

Руфь села на пол в темном уголке возле двери и вся обратилась в слух. Было тихо, только сердце ее стучало так сильно и громко, что ей захотелось задержать его быстрое, неумолкаемое биение. Услышав шуршание шелкового платья, она подумала, что не следовало бы в таком платье заходить в комнату больного. Все чувства ее перешли в заботу о мистере Беллингаме, она ощущала только то, что ощущал он. Платье прошелестело, вероятно, оттого, что сиделка переменила как-нибудь положение, и затем снова настала полная тишина. Вдалеке легкий ветерок отзывался протяжным тихим стоном в расщелинах гор и замирал. Сердце Руфи сильно билось.

Бесшумно, как привидение, она поднялась и подошла к открытому окну, чтобы прекратить нервно прислушиваться к малейшему звуку. Там, далеко, под спокойным небом, подернутые не столько облаками, сколько туманом, поднимались высокие темные силуэты гор, замыкавшие деревню со всех сторон. Они стояли словно гиганты, надменно созерцающие, как идет к концу земное время. Темные пятна на склонах гор напоминали Руфи ущелья, где она, бывало, бродила со своим милым, веселая и счастливая. Тогда ей казалось, что вся земля — волшебное царство вечного света и счастья и никакое горе не может пробраться в эту прелестную страну, напротив, всякое страдание исчезает при виде таких великолепных гор. Но теперь Руфь узнала, что для горя нет земных преград. Оно, как молния, падает с неба и на домик в горах, и на чердак в городе, и на дворец, и на скромное жилище.

Сад начинался прямо у дома. Что бы ни посадили в эту землю, все приживалось и расцветало, даже несмотря на дурной уход. Белые розы мерцали в полутьме ночи, а красные прятались в тени. За низкой оградой сада расстилались зеленые луга. Руфь вглядывалась в сумерки до тех пор, пока не стала четко различать очертания всех предметов.

Послышалось щебетание птенца, проснувшегося в гнезде, спрятанном в обвивавшем стены дома плюще. Но мать тут же пригрела птенца своими крылышками, и он замолчал. Однако вскоре и другие птицы, почувствовав занимавшуюся зарю, принялись громко и весело щебетать, порхая между листьями деревьев.

Туман у горизонта превратился в серебристо-серое облако, окаймлявшее небо. Потом облако побелело и вдруг в мгновение ока окрасилось в розовый цвет. Горные вершины отчетливо обрисовались на голубом фоне неба, словно стараясь дотянуться до жилища Всевышнего. Огненное багряное солнце показалось на горизонте, и в ту же секунду тысячи маленьких птичек огласили воздух радостным пением и какой-то таинственно-восторженный гул пронесся над всей землей. Ветерок, покинув горные ущелья и пещеры, зашелестел в деревьях и траве, пробуждая цветы от их ночного сна.

Руфь вздохнула с облегчением: наконец-то прошла ночь. Она знала, что скоро кончится ее ожидание и будет произнесен приговор — жизнь или смерть. Она ослабела и обессилела от беспокойства. Она почти решилась войти в комнату и узнать всю правду. Оттуда послышались звуки — кто-то двигался, но не тревожно и не суетливо, как при чрезвычайном случае. Затем все снова смолкло. Руфь сидела на полу, прислонив голову к стене, обняв колени руками, и ждала.

Между тем больной проснулся от долгого, крепкого, благотворного сна. Мать провела возле него всю ночь и теперь впервые осмелилась переменить положение. Она даже дала шепотом кое-какие приказания старой сиделке, которая дремала в кресле, но была готова вскочить по первому призыву госпожи. Миссис Беллингам направилась на цыпочках к двери, досадуя на то, что ее усталые, одеревеневшие ноги не могли двигаться без шума. Она чувствовала, что ей надо выйти хоть на несколько минут из комнаты и освежиться после бессонной ночи. Она понимала, что кризис миновал, и, успокоившись, тем сильнее ощущала физическое раздражение и усталость, которых прежде не замечала.

Миссис Беллингам тихо отворила дверь. Руфь вскочила, едва заслышав звук поворачивающейся ручки. Вся кровь прилила ей к голове, и даже губы ее застыли. Руфь встала перед миссис Беллингам и осторожно спросила:

— Как он там, мэм?

Миссис Беллингам была поначалу поражена видом этого белого привидения, явившегося словно из-под земли, однако ее быстрый и гордый ум помог ей все понять в одну секунду. Это была та девушка, чья безнравственность заставила ее сына сбиться с пути. Девушка, сделавшаяся препятствием к исполнению ее любимого плана — женитьбе сына на мисс Данкомб. Мало того, это была истинная виновница и его опасной болезни, и всех ее волнений. Если бы миссис Беллингам могла до такой степени забыть приличия, чтобы не ответить на вопрос, то это был именно тот случай. Она чуть не поддалась искушению молча пройти мимо. Однако Руфь не могла больше ждать. Она заговорила снова:

— Ради Бога, мэм, скажите, что с ним? Останется ли он жив?

Миссис Беллингам подумала, что если она ничего не скажет, то эта отчаянная девушка, пожалуй, еще ворвется в комнату ее сына, и решила ответить:

— Он хорошо спал, ему лучше.