– Ни фига себе диджей! – наперебой закричали неблагодарные слушатели. – Это чьи проделки? Да не отвечай, Феня, сами сообразили. Ну ты зажигаешь! Реанимационная машина, растудыть твою!..

После чего Никита с Алексеем начали рисовать воображаемый Фенечкин портрет. Впоследствии друзья так и не смогли толком объяснить, откуда взялось стремление к художественному изображению берегини. Да еще к такому: в натуральную величину и в натуральном виде а-ля одинокая девушка на пруду. Трудились они не маслом или акварелью, а двумя голосами. Однако краски были самыми цветными, мазки – самыми смелыми. Илья молодецким ржаньем подливал масла в огонь, да так здорово, что малютка «Ока» тряслась и переваливалась с колеса на колесо.

Незадачливые прохожие, оказавшиеся вблизи от окаянной машины, испуганно разбегались в стороны. И долго впоследствии очевидцы на все лады перебирали происшествие. Кто утверждал, что в самом центре города террористы проводили показательные учения. Кто с пеной у рта доказывал, что в штате Черемысль начались тектонические подвижки, следствием чего имело место узколокальное землетрясение силой четыре, нет, пять, да кого там, двенадцать баллов! А отдельные малоимущие граждане с плохо скрытым злорадством заявляли, что это, мол, просто-напросто спецагенты дорожной жандармерии глумились над автолюбителем, не застраховавшим гребаное средство передвижения.

Когда живописцы поиссякли, притомились и замолчали, с ответной декламацией выступила их бесплотная натурщица. Первым делом она сообщила, что к болтовне дикарской головы – верьте, не верьте – не имеет ни малейшего касательства. И только потом вернула подачу. Да как! В отличие от фундаменталистов лексической невоздержанности, Фенечкины портретные работы были максимально отточены, емки и кратки. Ничего лишнего, зато сходство с оригиналами беспримерное. Вплоть до интимных мест. Беспощадная точность графики. Мастерство не ремесленника, но гения.

Расправа закончилась в мгновение ока.

– Понятно? – почти шепотом заключила Феня-искусница, интонационно выдав свое смущение, стыдливый девичий румянец, но одновременно и упоение обрушившимся на нее признанием.

По салону самостоятельно свернувшей к обочине «Оки» (Илья тут был совершенно ни при чем!) асфальтовым катком проехалась тишина. Не исключено, что в это время где-нибудь действительно родился мент. Но не факт. С одинаковым успехом мог родиться повар или, положим, будущая слава руссийского футбола-великомученика. А мог и тихий ангел пролететь, что вернее. Впрочем, пауза была, ясное дело, вызвана преклонением мужчин пред чистейшей прелести чистейшим образцом. А также молчаливым сложением оружия и подношением триумфатору лавровых венков, даров, а главное – шести рук и трех сердец.

– Вот так мужают настоящие мужчины! – сконфуженно подал реплику Алексей.

Никита, умеющий, как настоящий офицер, не только побеждать, но и подписывать капитуляцию, резюмировал:

– С вашим владением матерным языком, сударыня, вы не только коня – танк на всем скаку остановить способны. А уж избы-то горящие пред вами сами развалятся, и входить необязательно.

Муромский, незаметно вытирая слезинки-смешинки воротом рубашки, грозно зыркнул на посрамленный дуэт живописцев:

– Понятно, к чему нужно стремиться? Малявки. Школяры. Пачкунята, тяп-ляп мастаки. Мы рождены, чтоб сказку делать! А не пылить порожняком… Фень, хочешь, мы тебе клятву дадим? Нет, серьезно. Типа рыцарский обет даме сердца.

– Попробуйте, – засмущалась Фенюшка.

Илья возложил блюдцеобразные длани на сгорбившихся компаньонов и забухтел в духе Левитана:

– Мы, юные, неотесанные мужланы…

Компаньоны, сжимая потными ручонками условное табельное оружие и условный пионерский галстук, вторили, усиливая эпичность момента:

– Мы, юные, неотесанные мужланы, мы, пионеры, дети рабочих, мы, отроки во вселенной… Пермяки – солены уши, вятские – мужики хватские… Мы, орлята Ильича, птенцы Керенского, соколы Сталина, синие птицы счастья завтрашнего дня, перед лицами своих наглых морд торжественно обещаем… Ни сном ни духом, ни ухом ни рылом не склонять несравненную нашу Фенюшку ни по матушке, ни по батюшке, ни по седьмой воде на киселе. Применять языки – будь то русский, французский, иврит, санскрит, суахили или сулугуни – только для изъявления благодарностей, комплиментов, превозношения…

Здесь в общий хор влился скрипучий голосок всеми забытой сушеной головы:

– Если же мы нарушим нашу торжественную присягу, то да не будет удачи нашим языкам. И да постигнет их участь шершавых плакатных языков! И да засунутся они в места не столь отдаленные! И да будут они без просыху слюнявить и наклеивать марки, гривны и тенге! И пусть нависнут над ними папа Карло с его сапожным ножом и садовник леди Чаттерлей с секатором!

В завершение мужланы, не сговариваясь, затянули торжественный гимн:

– И тогда в годину бедствий мать Мария к нам придет и споет нам нежно: «Лэт ит би!»

Теперь повязанным жуткой клятвой героям любое дело и подавно казалось по плечу, а беда по колено. Клятву скрепляли закатившимся под сиденье шампанским. Свою дозу получила и голова. После чего не обладающий врожденным иммунитетом к огненной воде туземный дух начал пузыриться, ухариться и распевать разухабистые каннибальские песни. Пришлось заклеить жуткий динамик скотчем, а сам черный ящик с угнездившимся в нем папуасским демоном накрыть платком. Голова еще немного повозилась, устраиваясь поудобней на подвеске, как попугай в клетке, и наконец затихла.

– Фенюшка, знаешь, я ведь в тебя влюбился, – мечтательно произнес Илья. – Подумаешь, невидимка. Эка невидаль! Я, может, душу твою трепетную полюбил. Короче, хошь не хошь, муж я твой отныне. Незаконнорожденный твой муж!

– И я! И я! – сдвинули пластмассовые стаканчики с веселящим зельем Добрынин и Попов в едином романтическом угаре.

– Да полно вам, полно, – растроганно прощебетала виновница торжества. – Не было ни шиша – и вдруг гарем.

Илья продолжал со страстью токовать:

– Эхма, а ведь есть, поди, какие-нибудь чародейские силы? Или там принцы? Вдруг да расколдуют они тебя? Ты нам намекни, Фень, мы их под землей найдем, с землей выроем.

– Да на что принцы, когда три добрых молодца жениться пообещали! Силы… Может, и есть какие чары, мне про то неведомо. Спасибо, однако же, суженые мои, ряженые, на добром слове. Уж в другой раз прощу я вам шалости невинные, языки предлинные. А пока удаляюсь – пойду, так сказать, почивать на лаврах.

Троица, блестя глазами, переглянулась и радостно возопила:

– А нельзя ли и нам в опочивальню?

Как бы расставляя последние акценты, зазвучал уже знакомый жегловский голосина:

Не сравнил бы я любую с тобой,

Хоть казни меня, расстреливай…

Это Илья, поманипулировав в магнитоле, поставил записи любимого менестреля.