Разработанная им концепция веры как средства против отчаяния и греха вступает в прямое противоречие с классической моралью. Более того, она даже определяет одно из фундаментальных различий между классической моралью и христианством.

Каждый из нас слышал о Сократе, о его добродетельной жизни, о том, как его оклеветали и приговорили к смерти[22]. По убеждению Сократа, ни один человек не творит зло сознательно. Тот, кто совершает дурные поступки, попросту не ведает, что такое добро. Поэтому такого человека следует не наказывать, а скорее учить, объясняя, что есть добро. Сократ был уверен, что если наставить такого человека на путь истины и рассказать, в чем заключается благо, а в чем его противоположность, он больше никогда не будет творить зла. Именно поэтому Сократ ходил по площадям Афин и обращался с вопросами к современникам. Свой ум он использовал в самых благих целях, почему и славился своей добродетельностью. Вот что говорит нам классическая мораль.

Но учение Сократа упускает из виду тот факт, что человек может знать, что есть добро, но все равно творить зло. Христианство же разорвало этот порочный круг с помощью парадокса: я признаю добро и одобряю его, но все равно творю зло. Этот парадокс наглядно демонстрирует, что человек нуждается в божественном откровении, проливающем свет на грех и объясняющем, что грех заключается не в том, чтобы не понимать что хорошо, а что плохо, а в том, чтобы не проявлять никакого желания это понять («Болезнь к смерти», стр. 449). Главным в каждом моральном поступке, как и в отношении «я» к самому себе, является воля (воля к справедливости, воля быть самим собой или не быть), а не понимание, о чем, помимо прочего, свидетельствует и вышеупомянутый парадокс. К тому же парадокс как таковой относится к сфере не понимания, а веры. Понимание подразумевает отношения человека с человеком, в то время как вера – отношения человека с Богом. По убеждению Кьеркегора, тот, кто знает, что такое добро, но все равно творит зло, не имея веры, обречен на отчаяние. Этот человек заблуждается относительно своих способностей разорвать порочный круг зла и отчаяния. Лишь заняв позицию, диаметрально противоположную греху, человек может справиться с отчаянием. Таким образом, антагонизмом греха является не добродетель, а вера.

Здесь мы конечно же затрагиваем одно из ключевых убеждений Кьеркегора. В виде средства от отчаяния вера побуждает человека выйти за рамки разума и понимания благодаря своей абсурдности, парадоксальности и противоречивости. Индивид в обязательном порядке должен занять ту или иную позицию к своему земному существованию и к Богу, он обязан отказаться от рассудка, чтобы прийти к Богу, в чем, собственно, и заключается акт веры как таковой («Болезнь к смерти», стр. 384). Фундаментальным тезисом для Кьеркегора является то, что вера, с одной стороны, переворачивает все существование человека, с другой – становится для него чем-то вроде «порта приписки». Поскольку жизнь характеризуется абсолютной неустойчивостью, обусловленной наличием множества возможностей, вера устанавливает между «я» и миром, с одной стороны, и между «я» и им же самим – с другой, стабильные отношения, позволяющие справиться с тревогой и отчаянием единственно пониманием того, что для Бога нет ничего невозможного.

С учетом этого можно сделать вывод, что отчаяние для Кьеркегора имеет огромное значение. Не будет преувеличением сказать, что оно закладывает фундамент экзистенциальной веры, то есть стоит у истоков поиска субъективной истины. Отчаяние ведет к вере и, по сути, учитывает все аспекты индивидуальности. Оно не является актом разума в том смысле, в каком сомнение, к примеру, является актом мысли. Мы уже видели, что человеку, дабы справиться с отчаянием, требуется возможное. Акт отчаяния, заставляющий нас выбирать возможное, – то самое «Выбери себя самого», которое асессор произносит в адрес «эстетика», автора бумаг А в работе «Или – или», – наглядно демонстрирует все могущество выбора и показывает, насколько жизнь соткана из возможностей. Вот почему Кьеркегор в отличие от Рене Декарта, исходившего в своей теории из сомнения и пришедшего к существованию, принимает за точку отсчета отчаяние и к существованию, или возможности приходит уже через него. Возможность же эта всецело обращена к тому, чтобы стать христианином. Это утверждение и является вершиной всей философской мысли датского мыслителя.

Предыдущая глава (§ 2.1) выявила ключевую роль, которую понятие возможного играет в экзистенциальной философии, и показала, как в соответствии с убеждениями Кьеркегора бытие представляет собой лишь возможность. Более того, датский философ признает тревогу и отчаяние в качестве неотъемлемых элементов существования по той причине, что структура самого существования как раз образует длинную цепочку возможностей. То же самое понятие возможного не только лежит в основе рассуждений Кьеркегора об истории, но и служит аргументом в борьбе против устремленности философии истории, предложенной Гегелем (вторая часть § 2.3), к обобщению.

Возможное представляет собой бытие, одновременно являющееся небытием. Что это означает? Давайте вновь возьмем бабочку, примером которой мы уже пользовались при рассмотрении диалектического подхода. Перед тем как стать трепетной бабочкой, она прошла через стадию куколки. В некотором смысле куколку на этом этапе можно назвать возможной бабочкой. При определенных обстоятельствах – конечно же благоприятных – она вполне может стать бабочкой. Однако куколка – еще не бабочка. Она является несуществующей бабочкой, хотя эта несуществующая бабочка что-то собой все же представляет, в противном случае куколка никогда не смогла бы превратиться в бабочку. Это небытие или несуществование, на языке Аристотеля называемое «потенциалом», есть не что иное, как возможность.

Когда куколка становится бабочкой, суть ее бытия меняется: раньше она существовала как куколка, теперь как бабочка. Переход между двумя этими стадиями, трансформация одного состояния в другое, называется становлением. Но что представляет собой факт становления и какая ему отводится роль? Становление знаменует собой переход от возможного к реальному, в данном случае – трансформацию куколки как бабочки потенциальной в бабочку реальную. В этом смысле реальность можно с полным основанием считать уничтожением возможного. Вместе с тем уничтожает она его не до конца, коль скоро постоянно предлагает нам все новые и новые возможности. Но каким образом?

Чтобы ответить на этот вопрос, нам следует противопоставить возможное необходимому, примерно так же, как добро противопоставляют злу, чтобы придать смысл его существованию, праведность несправедливости, мир войне.

Необходимое, по определению, исключает становление, то есть трансформацию, в обязательном порядке являясь тем, что оно есть. Оно всегда соотносится с собой и всегда одним и тем же образом. По сути, все, что проходит через этап становления, самим этим фактом доказывает, что его нельзя считать необходимым, в противном случае все трансформации были бы ни к чему. Следовательно, единственным, что не способно к становлению, является необходимое. В итоге мы приходим к абсолютному характеру существования необходимого. Но если необходимое – это то, что не может пройти через этап становления, то для возможного в этом отношении нет никаких препятствий. Ведь реальность, уничтожая до конца возможное, стала бы необходимостью, а будь реальность необходимостью, из этого пришлось бы заключить, что в виде результата становления реальность, или необходимость выступает в виде следствия возможного, что само по себе абсурдно, если учесть, что необходимое никак не может проистекать из возможного. В своей «Логике» (II, IV), равно как и в «Энциклопедии