— Будет исполнено! — радостно выкрикнул Костя, и Леопольд Евграфович воззрился недоуменно, доискиваясь в его лице причины внезапной и бурной радости.

Легкими стопами заспешил Костя в застенок, к четвертой камере.

— Максимыч, открывай! Леопольд Евграфович велели мне задержанную часто навещать, да потакать во всем! Так что, смотри, не обижай ее, она дама непростая!

— Да вестимо, что непростая, — проворчал старый Максимыч, звеня связкой ключей на поясе, — простые-то к нам не попадают…

— Что она там поделывает? — шепотом спросил Кричевский у надзирателя, приближаясь к дверям камеры.

— Песни поет! — пожал плечами Максимыч.

— Какие песни? — изумился Константин.

— Да всякие… Больше жалостливые. Про соловушку, и еще про море… Красиво так поет, прямо заслушаться можно…

— Ну, ты потом послушаешь, а сейчас ступай! Решетку запри снаружи и ступай, я тебя крикну, когда выйду! И проследи, чтобы разговору нашему никто не помешал, понял? Так Леопольд Евграфович распорядились!

Подождав, пока Максимыч, со страшным скрежетом провернув ключ в замке четвертой камеры, удалится за решетку, перегораживающую коридор и препятствующую выходу из застенка, Костя осторожно постучал.

— Входи, входи, сатрап, я давно твой голос слышу! — позвала его из-за двери Сашенька.

Камера скудно освещалась огарком сальной свечи в плошке. Огонек заколыхался, забегал, колеблемый сквозняком. Едва успел Костя прикрыть за собой дверь, как княжна бросилась ему на шею.

— Я знала, знала, что тебя пришлют! Хорошо я придумала с этими вещами? Мне на самом деле нужно кое-что, пустяки, но, главное, хотелось мне тебя повидать, милый мой, милый…

Он гладил ее густые жесткие волосы, целовал самозабвенно.

— Сашенька… Солнышко мое… Как же так вышло-то? Что ж ты не сказалась, будто паспорт у тебя на квартире?! Уж я бы тебя выручил, ей-богу… честью клянусь!

Она, откинув голову, взглянула на него с укоризной.

— Ты, небось, побег мне хотел устроить! А что с тобой бы потом было, подумал? Вот то-то! Как же можно было мне так сказаться?

— Да наплевать, что со мной было бы, — вскричал Кричевский и тотчас снизил голос, испугавшись гулкого эха, — наплевать, что было бы со мною! — выразительно прошептал он. — Лишь бы тебя здесь не видеть, моей птички!

Сашенька покачала головой.

— Мне не все равно, что с тобою будет. Вовсе даже не все равно! Я еще не такая, чтобы под ноги твою судьбу кидать! Скажи лучше, сколько меня тут продержат?

— Да как только придет подтверждение о твоем паспорте, так сразу и отпустят! — пылко заговорил Костя. — Ты только скажи, куда писать — я сей же час составлю бумагу! Казенная почта раз в неделю ходит… я на свой кошт отправлю… курьера найму! В неделю долетит до Астрахани… ну, может, в две недели — и тотчас обратно! Что с тобою, рыбонька моя?!

— Бумагу писать… — прошептала княжна, помрачнев лицом. — Значит, долго…

— А, может, у тебя здесь, в Петербурге, есть родственники, которые могут засвидетельствовать подлинность твою?! Ты скажи мне — из-под земли достану! Завтра же будут здесь, Леопольду Евграфычу свидетельствовать! Он и сам бы рад тебя отпустить, чтобы неприятностей не нажить каких!

Губы у Александры сложились в твердую складку, взгляд окаменел.

— Как ты смешно говоришь… — произнесла она неприятным, не своим обычным голосом. — Какие забавные вещи вы говорите, господин помощник станового пристава… Истинно полицейские вещи… Что значит — засвидетельствовать подлинность мою?! А какая я, по-вашему?! Тряпочная? Или марионетка фарфоровая из балагана Лемана?! Я из плоти и крови, как есть подлинная! Может, ты потрогать меня хочешь?! Вот рука, пожалуйста, убедись! Вот, вот и вот… можешь трогать! Вот грудь, пожалуйста, настоящая… потрогай, потрогай, тебе же нравилось! Вот ноги, видишь? Они тоже подлинные… и выше тоже подлинные, и еще выше, пожалуйста!.. Господин Фома неверующий! Трогайте, что ж вы оробели?!

Она завалилась на нары, упав на спину, головой на свой меховой ридикюль, высоко подняла стройные расставленные ноги в белых чулках и подвязках, задрав подол, заголившись по самый живот. Константин отпрянул, сказал тихо:

— Перестань… пожалуйста, перестань… прости, я неудачно выразился…

— Удачно! Трогай, я сказала! Я хочу, чтобы ты потрогал!! Вот это все настоящее, а не то, что прописано в ваших полицейских бумажках!! Ну же?! Иначе закричу!!

Ее била настоящая истерика. Чтобы как-то поскорее прекратить эту безобразную сцену, Кричевский осторожно погладил ее ладонью по тугому нервному бедру с внутренней стороны и ягодице, с ужасом ощущая вихрь плотских желаний, вздымающийся в нем, сметающий все преграды разума и стыда. Она уронила бессильно ноги, прижав ему руку, отвернулась от него к стене и заплакала, подобно ребенку пряча лицо в ладошки. Костя бережно поправил подол ее платья, стянул его вниз, к сухим тонким лодыжкам, и, не в силах противиться, припал губами к ее бедру, жадно целуя и кусая его сквозь шершавую шерстяную ткань.

— Довольно… — устало сказала она, мягко отстраняя его рукою. — Позволь, я сяду… Прости…

— Это ты меня прости!..

— Никаких бумаг… Никаких родственников… Холодно… Накрой меня салопом… Я никого не хочу видеть. По закону, пока не установлено обратное, я могу называться тем именем, которое одно считаю своим истинным! Ты вот что сейчас сделай. Ступай сейчас ко мне на квартиру… возьми там одну вещь и сегодня же отвези ее в город, Симону Павловичу Белавину. Адрес я скажу тебе. Сделай это для меня… Что ты так смотришь?

— Опять Белавин этот… — криво усмехаясь, сказал Кричевский, вытирая о простыни потные от вожделения ладони. — Это из-за него тебя посадили сюда… а ты все о нем печешься, да еще меня просишь…

— Глупенький, ты ревнуешь? Ревнуешь, да?! Это не то, совсем не то! Я некогда, будучи в стесненных обстоятельствах, взялась за определенную сумму сохранять одну вещь… которую предпочтительнее было Симону Павловичу хранить на стороне. Все было хорошо, пока Евгений не нашел ее и в каком-то приступе ребячества… иначе не могу это назвать… не припрятал ее куда-то! Он иногда бывает такой упрямый и капризный — чисто ребенок! Ему очень нравилось таким образом, через посредство этой вещицы иметь власть надо мною… заставлять меня делать то, что мне вовсе делать не хотелось! Я терпела до поры, надеясь, что он натешится и вернет мне то, что мне, собственно, не принадлежало. К тому же мы должны были обвенчаться… Но тут Симон Павлович пожелал получить вещицу обратно, и, как назло, случился этот казус с выстрелом… Словом, ты меня очень обяжешь, если поможешь мне вернуть вещицу хозяину. Я привыкла всегда платить по счетам.

В наступившей затем тишине оба услыхали, как где-то близко, под нарами скребется и пищит тюремная мышь. Княжну передернуло, она поспешно подобрала босые ноги в чулочках, спрятала ступни под платье, натянув салоп поглубже на плечи.