Тамара отвернулась.

– Что он сейчас делает? – Ей хотелось услышать.

– Кладет ее в пакет.

Старик, опустившись на колени возле подергивающейся кошки, добыл из огромного плаща бумажный пакет. Попытался засунуть в него кошку.

– Меня тошнит, – сказала Тамара. Она прятала лицо у него на груди. – Ты не мог бы что-нибудь сделать?

До Бривмана не дошло, что он может вмешаться.

– Эй, ты!

Старик внезапно взглянул вверх.

– Oui! Tou![50]

Старик ненадолго замер. Перевел взгляд на кошку. Его руки дрожали в нерешительности. Потом кинулся вниз по улице, кашляя и с пустыми руками.

Тамара булькнула.

– Меня сейчас стошнит.

Она рванулась к раковине, и ее вырвало.

Бривман довел ее до постели.

– Анчоусы, – сказала она.

– Ты дрожишь. Я закрою окно.

– Просто ляг рядом.

Тело ее было вялым, будто сломлено разгромом. Он испугался.

– Может, зря мы его спугнули, – сказал он.

– Что ты хочешь сказать?

– Может, он голодает.

– Он собирался ее съесть?

– Ну, свои нежные вкусы мы защитили.

Она крепко его обняла. Не то объятие, которого он хотел. В нем не было ничего от плоти, только боль.

– Мы мало спали. Попытайся уснуть.

– Ты тоже будешь?

– Да. Мы оба устали.

Утренний мир ушел от них, за закрытым окном слышался зазубренный шум машин, далеких, как история. Они – два человека в комнате, и смотреть не на что.

Он пригладил ей волосы и закрыл ей глаза. Вспомнил миниатюрную работу ветра, играющего ее локонами. Неделя – это долго.

Ее губы тряслись.

– Лоренс?

Я знаю, что ты скажешь, и знаю, что я скажу, и знаю, что ты скажешь…

– Только не сердись.

– Не буду.

– Я люблю тебя, – просто сказала она.

Я подожду здесь.

– Ты не должен ничего говорить, – сказала она.

– Спасибо, – ответил он.

– Поцелуй меня?

Он легко поцеловал ее в губы.

– Ты сердишься на меня?

– О чем ты? – соврал он.

– За то, что я сказала. Я знаю, что тебе от этого как-то больно.

– Нет, Тамара, от этого я чувствую, что ближе к тебе.

– Я так рада, что сказала.

Она устроилась поудобнее и придвинулась ближе к нему – не ради чувственности, а ради тепла и защиты. Он крепко обнимал ее, не как любовницу, но как осиротевшее дитя. В комнате было жарко. У него ладони в поту.

Теперь она спала. Он убедился, что она спит. Осторожно высвободился из ее объятий. Если бы во сне она не была так прекрасна. Как можно бежать от этого тела?

Он оделся, словно вор.

Круглое солнце сжигало верхушки закопченных домов. Все припаркованные машины уехали. Несколько стариков с метлами в руках стояли, моргая, среди мусорных ящиков. Один из них пытался удержать кошкин труп на ручке метлы, поскольку не хотел к нему прикасаться.

Беги, Вестмаунт, беги.

Ему нужно установить дистанцию между собой и жаркой комнатой, где он не мог заставить что-то произойти. Зачем ей понадобилось говорить? Неужели нельзя было промолчать? В его одежде заблудился запах ее плоти.

Ее тело осталось с ним, и он позволил этому видению спорить с его побегом.

Я бегу сквозь снегопад ее бедер, разыгрывал он королевскую трагедию. Ее бедрами полнится улица. Обширные, как снегопад, тяжелые, как громадные падающие дирижабли, ее влажные бедра ложатся на острые крыши и деревянные балконы. Флюгеры вдавливают в кожу очертания петухов и кораблей. Лица знаменитых статуй сохраняются геммами…

Потом он подумал об конкретной паре бедер в конкретной комнате. Обязательства жестоки, но мысль об одиночестве плоти хуже.

Когда он открыл дверь, Тамара не спала. Он разделся в спешке и возродил то, что почти потерял.

– Ты разве не рад, что вернулся?

Тамара была его любовницей три года – пока ему не исполнилось двадцать.

10

На третьем курсе колледжа Бривман уехал из дома. Они с Кранцем заняли две комнаты в центре на Стэнли-стрит.

Когда Бривман сообщил матери, что намерен несколько раз в неделю ночевать в центре, она приняла это обстоятельство якобы мирно.

– Ты же умеешь пользоваться тостером? У нас есть лишний.

– Спасибо, мама.

– И столовые приборы, тебе понадобятся приборы.

– На самом деле, нет, мы не собираемся как-то серьезно готовить…

– Тебе понадобится много столовых приборов, Лоренс.

В кухне она переходила от ящика к ящику, отбирая предметы и нагромождая их на стол перед ним.

– Мама, мне не нужен веничек для яиц.

– Откуда ты знаешь?

Она вывалила на стол коробку серебряных рыбных вилок. Она боролась с ящиком бечевки, но тот не вытаскивался.

– Мама, это смешно.

– Забирай все.

Он последовал за ней в гостиную. Теперь она стояла над ним, шаталась на мягком стуле, пытаясь сохранить равновесие и одновременно отцепляя какие-то тяжелые расшитые шторы.

– Что ты делаешь?

– Что мне нужно в пустом доме? Забирай все!

Она подтолкнула к нему упавшую штору и в ней запуталась. Бривман кинулся помочь. Она показалась такой тяжелой.

– Убирайся, что мне нужно, забирай все!

– Прекрати, мама, прошу тебя.

По пути вверх по лестнице она сорвала с крючка персидскую миниатюру на бархатном фоне и сунула ему.

– У тебя же там стены есть, правда?

– Пожалуйста, иди приляг, мама.

Она принялась опустошать бельевой шкаф, вываливая к его ногам кучи простыней и одеял. Встав на цыпочки, потянула на себя груду скатертей. Когда она вытащила одну, та развернулась, и упала на мать сверху, будто саван призрака. Мать забилась внутри. Он попытался помочь, но она накинулась на него из-под скатерти.

Он отступил, наблюдая за битвой. Оцепенение затопило все его тело.

Освободившись, она аккуратно развернула скатерть на полу и принялась ползать по углам, складывая. Волосы растрепались, и она никак не могла отдышаться.