в бой как на праздник»… Нет, чумы всё-таки дураки… Ну прислали бы их после восстания??? Нет. Надо сейчас. Пусть восстанут здесь. Рядом с братьями-славянами. Рядом с тем, кому они не безразличны. А после восстания шахта развалиться вместе со всем остальным… Нет, болгары, конечно, правы. И я бы с ними. И все бы с ними. Тем более, что не в первый раз… Но у нас здесь ещё ничего не готово. Ну восстанем мы, ну перебьём две-три буры… а потом что? Ничего… Может, переубедить их? Скажу: «Мы же братья. Вы нас любите. И мы вас любим». Это же правда… А они ответят: «Да, и мы все вместе ненавидим чумов». И это тоже правда… Они же не переубедятся. Они восстанут. А когда они восстанут, восстанет кто-то из наших, а, может, и все. И весь мой план на этом закончится. Нет, нельзя, чтобы они восставали…

Ладно… Что Сунь-Цзы? Из пяти явлений я ещё не рассмотрел Небо и Землю*…

Болгары. Нет, невозможно рассуждать, когда на следующий день приедут те, кто хочет… Они просто хотят убить побольше чумов. Им всё равно, выиграем мы или нет. Получим свободу или не получим. Им просто хочется убить побольше чумов.

Сунь-Цзы сказал:

По правилам ведения войны наилучшее — сохранить государство противника в целостности, на втором месте — сокрушить это государство. Наилучшее — сохранить армия противника в целостности, на втором месте — разбить её. Поэтому сто раз сразиться и сто раз победить — это не лучшее из лучшего; лучшее из лучшего — покорить чужую армию, не сражаясь.

Если бы болгары знали эту мысль Сунь-Цзы, они, наверное, задумались бы, стоит ли «восставать из принципа»… Правда после обдумывания этой мысли всё равно восстали бы.

Так, ладно… Небо и Земля.

Небо — это свет и мрак, холод и жар; это порядок времени. Тот самый порядок времени, который надо объяснить болгарам. Восстать мы восстанем, но тогда, когда будем способны победить. Способны получить свободу.

Земля — это далёкое и близкое, неровное и ровное, широкое и узкое, смерть и жизнь.

Иначе говоря, это все обстоятельства. И их все надо знать: сколько бур находится в каждой колонне, какова их общая численность, сколько времени им необходимо для того, чтобы добраться до всевозможных мест, каков состав их вооружения и так далее. Понятно, что это работа для Тихомирова, но ему нужно время.

Застряли мы на месте… Они пришлют вместо Манхра какого-нибудь головореза. И он накроет всю нашу компанию, все тайники, все выкрутасы с «выходом». Всё накроют, не задумываясь…

Хотя, если мы будем выглядеть как рабы. То есть как должны выглядеть в их глазах, они заменят его на лояльного. У них ведь и так куча мест, где ещё более неспокойно. Значит нам надо выглядеть как можно более спокойными…

Болгары… Опять упёрся в это: как можно выглядеть спокойно, если случается восстание. Да я бы сам на месте чумов после этого переубивал бы всех, кто есть на шахте и прислал бы других из разных мест… И это ещё я так думаю… Как же тогда думают чумы?..

Нет. Если мы восстанем, всё дело накроется».

Гавриил закрыл глаза и, как ни странно, тут же заснул.

И подобного сна он в жизни не видел.

Во сне движения казались неземными и на удивление управляемыми: мощными и точными.

Гавриил вошёл в очистительную — там с улыбками на лице работала его сома. Он пошёл в сектор погрузки и увидел только что прибывших болгар, таких довольных и жизнерадостных, словно этого момента они ждали всю свою жизнь. Все они были в красных одеждах и с автоматами Калашникова на ремнях за плечом. Все, как один, кроме командира. Тот в чёрном берете с золотистой звездой, и лицо его словно в тумане, и зам его такой же. И все кричат, все радуются.

Всё замелькало красно-золотистым цветом. И все замахали правой рукой — стальным кулаком, вверх: вольно и сильно.

Кто-то обстрелял вышку чумов. Противник поражён: болгары двинулись дальше, в тоннель, как раз мимо Гавриила.

А он не знает, что делать: так хочется присоединиться к восставшим. Одеть красные одежды, берет со звездой и, выбрасив мысли из головы, ринуться в бой. Пусть даже с голыми руками, но в бой.

Нельзя. Нельзя. Поражение очевидно. Победа ещё не готова.

Гавриил так и остался у входа в тоннель. Все убежали — ни души. Но нет, слышен чей-то шёпот. Там, в углу.

Гавриил медленно обернулся. В двух метрах от него… прямо за ним стоит тот командир болгар, что мутным лицом и золотистой звездой.

Он жмёт руку чуму! Он улыбается! Но не так, как болгары. Не радостно и сильно. А жалко и слабо.

«Спасибо, — говорит чум. — Ты дал нам повод убить их всех. Убить Гору. Он опасен для нас. Он страшный человек. Из-за него мы могли проиграть».

Грохот из конца тоннеля и сразу тишина. Нет ни мерцания красного цвета, ни радостных криков болгар. И эта тишина сверлит, давит на уши. Она давит своей неизвестностью. Ничего нет, и нет сил терпеть это.

Большая фигура; фигура в тоннеле. Она постепенно приближается и несёт в левой руке что-то похожее на шар. Что-то странной формы. С него что-то капает.

Фигура ближе и ближе…

Это голова… Этот шар — чья-то голова. И с неё капает кровь.

«Мы достали его. Теперь Гора сам к нам придёт. Теперь он забудет все свои мысли. Теперь он проиграет», — тихо сказал чум своим и бросил голову вперёд…

Рафаил.

Сон закончился. Он просто не смог продолжаться дольше.

Гавриил лежал и пытался почувствовать красный мелькающий свет.

Ничего. Только темень.

Командир раскрыл глаза — почти та же темень, но с серым оттенком. Он повернулся к Рафаилу.

Спит вместе с Марией. В метре от них Волин. Все на месте. Ещё никто не восставал.

Когда болит сердце

Ручьёву не давали задание. Ему дали возможность сбросить гору с плеч; успокоить свою душу.

И он рвался это сделать. Ему и Михаилу надо было добраться до Никополя за день, а это 75 километров. Можно было бы попробовать по дороге через Радушное — Апостолово — Чертомлык, но там, очевидно, пара-тройка блокпостов и засад, так что посылка не дойдёт. Поэтому лучше по прямой, пересекая реки Каменку и Солёную. Времени немного, но на лошадях это, по крайней мере, возможно.

Ночь. 28-ое марта. Мороз вдарил под пятнадцать градусов.