– Вовсе нет, друг Сальвидиен. Мне приятно слышать, что ты, в отличие от иных своих собратьев, не оставляешь остроумие за дверями судебной базилики, куда нам, бедным женщинам, нет доступа. Кстати, о судебной палате. Я, как ты догадываешься, пригласила тебя не просто полюбоваться горными видами и побеседовать об отвлеченных материях. Есть одно дело… Нет, пожалуй, нам лучше будет поговорить о нем приватно, вечером, когда нас ничто не будет отвлекать.

– Как скажешь, госпожа, – вежливо произнес Сальвидиен.

Действительно ли возникла новая юридическая проблема? Или речь идет о «деле» совсем иного толка? Из них троих на роль избранного «счастливца», как выражался Феникс, более всего подходил Апиола. Может быть, Петина оскорблена тем, что аретийский аристокат пренебрегает ее обществом, предпочитая ему охотничьи забавы, и решила отомстить ему наиболее доступным и приятным для женщин способом? Правда, Петина сама устроила эту охоту… но женский ум так непоследователен!

Впрочем, вечером он все узнает.

Смикрин вновь приподнялся.

– Госпожа, ты слышишь?

Снизу доносился отдаленный ритмический шум. Словно бы все колотушки и трещотки, которыми снабдились загонщики, разом взялись аккомпанировать какой-то неслышной отсюда мелодии.

– Зверь получил смертельный удар, – Смикрин явно знал по опыту, что там происходит. – Они бьют в честь победителя.

– Этакое петушиное кукаренье над куском свинины, – прокомментировала Петина. – Что ж, поедем, посмотрим на наших доблестных охотников.

Смикрикн взобрался в седло, а возница тронул поводья. Они не стали углубляться в лес, да в повозке это и было невозможно. Сльвидиена это радовало. Подобно большинству своих соотечественников, он не любил лесов и испытывал перед ними безотчетный страх. Если судить по Апиоле, аретийцам это чувство было неведомо.

Они ехали по дороге, поскольку охотникам с добычей ломиться сквозь заросли несподручно, а следовательно, встречи не миновать. Постепенно шум становился громче. Он был не таким ритмичным, как вначале. Зато теперь отчетливо слышались голоса. Они вразнобой, но с воодушевлением выводили победную песню.

Сальвидиен ожидал, что это будет гимн в честь Диктинны-охотницы, но, видимо, здешним арендаторам подобные боголюбивые тонкости были ни к чему. Сальвидиен не мог уловить в их пении связных фраз, только уханье, оханье, и беспрерывное «Эй-я».

Вскоре из-за поворота дороги показалась процессия, двигавшаяся неторопливым шагом. Как и утром, впереди ехал Апиола, но сейчас он снял доспех, отстегнул щит, и все это вместе с копьем, передал слугам, окружавшим его коня. Следом несли добычу, привязанную к кольям – старого секача, свинью и полдюжины полосатых поросят. Позади вели собак, утомленных, с вываленными языками.

При появлении повозки вся эта поющая и бьющая в колотушки толпа разразилась приветственными воплями.

– Эй, рабы! – воскликнул Апиола. – Добычу к ногам вашей повелительницы!

Он попридержал жеребца, и охотники, выйдя вперед, сложили убитый выводок возле повозки. Сальвидиен, сам – в силу избранной профессии – любитель драматических эффектов, мог оценить эту сцену по достоинству. Прекрасная, утонченная женщина, а перед ней – звери, воплощение грубой силы, жадности и жестокости. Особенно должны были это чувствовать здесь, в Южной провинции, где свиньи считались воплощением смерти, такой же всепожирающей, как они, а кабан представлялся посланцем преисподней.

На измаранные засыхающей кровью клыки секача налипла трава.

– Как я погляжу, друг Апиола, ты по праву должен считаться героем сегодняшней охоты – кто иной мог еще поразить кабана?

Апиола с ловкостью спрыгнул на землю.

– Мог, моя Петина – твои люди неплохо знают дело. Но кабана и впрямь убил я. Не сочти это за такую уж доблесть. Конечно, кабан тяжелее и вооружен смертоносными клыками… не рассчитай я удара, он мог бы вспороть брюхо моему Белолобому… но копье меня не подвело. Однако, – он усмехнулся, – свиньи не в пример злее кабанов, и в ярости бросаются на преследователей. Поэтому есть и пострадавшие. – Он указал на одного их охотников, который стоял, опираясь на плечо соседа. Нога у него была в лубке из свежей коры. Впрочем, он улыбался щербатым ртом. – Вот этот малый ударил свинью аконтиумом, да так неудачно, что сломал его – ведь у этих тварей шкура жестче воинской брони, упал, да еще напоролся ногой на обломок. По счастью, твои бравроны вцепились в свинью и не позволили ей растерзать беднягу, а вот тот храбрец, забыл , как звать его, – Апиола кивнул в сторону еще одного арендатора, – добил злобную тварь, вогнав ей в глотку дротик. О прочем, моя Петина, не стоит и распространяться.

– Значит, бравроны всего лишь висели на боках у свиньи, а не дрались с ней? – с некоторым раздражением спросила Петина.

– На задних ногах, если быть точным. Для охотника, имеющего точный глаз, и верную руку, достаточно. Уж ежели о чем пожалеть, так о том, что я прежде них положил кабана. Клыки кабаньи против клыков собачих – это было бы зрелище, волнующее кровь!

– Но тогда тебе не представилось бы слугам выказать свою доблесть… – Слушайте меня! – в повелительном тоне Лоллии Петины вовсе не было резкости. – Пусть тот, кто поранился, идет к лекарю на усадьбе. Пока рана его не затянется, он освобождается от работ. Гедда! – привстав в повозке, она заглянула за головы толпящихся охотников. Рабы и арендаторы расступились. Некоторые, несмотря на свой вполне воинственный вид – с опасливой поспешностью.

Гедда, с собаками на сворке, прошла к повозке. Ее волосы, обычно лежавшие гладкой шапкой, были растрепаны, сапоги заляпаны кровью и грязью. Но это были единственные зримые свидетельства ее пребывания на охоте. В отличие от прочих загонщиков, она не выглядела ни утомленной, ни возбужденной. Впрочем, в сравнении с ее упражнениями на арене, которыми Сальвидиен был свидетелем, охота могола представиться детской игрой.

– Гедда, – продолжала Петина, – узнай у управляющего, чьи участки были потравлены. Пусть свинью разделят между ними. А кабана – во владение того, кто сразил его!

– Если позволишь, дражайшая Петина , – сказал Апиола, – я возьму себе лишь пресловутые клыки, в память о доставленном развлечении, а тушу дарю твоим людям, что так славно помогли мне сегодня.

– Рада твоему решению. Я хочу, чтоб у всех, кто служит мне, сегодня был праздник. Несите кабана на усадьбу, пусть там будет пиршество. А поросят – на поварню, и двух из них сегодня подать на господский стол – я угощаю гостей.

Кругом завопили от радости, так что конь Апиолы прянул на дыбы, и слуге аретийца пришлось его сдерживать.

– Ты столь же добра, госпожа моя, сколь и разумна, – сказал Сальвидиен. Он был искренен. – У многих хозяев рабы годами не пробовали мяса, и уж, конечно, не такого.

– Будь я помоложе, мой Сальвидиен, я бы предпочла услышать «столь добра, сколь прекрасна». Но в мои лета готова удовольствоваться и такой похвалой. Эй, трогай! – обратилась она к вознице. – Мы возвращаемся в Гортины.