Александра ни во что не вмешивалась – она бы и не смогла, поскольку Израэль английским не владел. Она сидела на диване в углу его конторы, располагавшейся в железном вагончике, в самом центре порта. Израэль угощал ее кофе – очень крепким и душистым. Александра выпила три чашки и ощутила, как сердце заколотилось в висках. Пока они оформляли документы, выглянуло солнце. Вагончик мгновенно раскалился. Лысина Израэля заблестела еще сильнее, он смеялся, шутил, жестикулировал, не выпуская из зубов сигареты. Дверь вагончика была открыта, на пороге лежала большая беспородная собака в ошейнике. Белый упитанный пёс то и дело шевелил ушами, прислушиваясь к разговору, приподнимал голову, глядя на гостей. Потом подошел к Александре и с тяжелым вздохом опустился на пол у ее ног.

– Израэль говорит, что вы очень хороший человек, – сказал ей Павел. – Потому что его собака к незнакомым не подходит. Ну, все готово. Ваши бумаги и сдача. Идемте грузить контейнер, и в дорогу!

Александра горячо благодарила Израэля по-английски, а тот лукаво и довольно кивал, словно соглашался хранить какую-то тайну. На прощание он неожиданно произнес по-русски:

– Молодец, хорошо, будь здоров!

– Это я его научил. – Павел пожал руку хозяину вагончика и пошел к выходу. Александра последовала за ним. Белая собака поднялась с пола и потрусила следом за художницей. Израэль звал пса, легонько свистел, хлопал себя по коленям – пес делал вид, что не слышит. Он сопровождал Александру все время, пока они искали погрузчик, шофера, заполняли еще какие-то документы. Отстал только у ворот порта, когда откинулся шлагбаум и «фольксваген» Павла первым выехал с территории склада. За ним, громыхая, следовал грузовик с краном, везущий в кузове стальной контейнер.

* * *

Ракель ждала их на подъездной дорожке к дому. Сегодня она была в мешковатых холщовых штанах с карманами на бедрах, в растянутом свитере неопределенного цвета и потертых кожаных сабо. Кудрявые волосы собраны в кривой пучок. Лицо осунулось и словно постарело за ночь. Женщина слегка сутулилась, засунув руки в рукава свитера и наблюдая за тем, как возится шофер погрузчика, освобождая кран от цепей.

– Я всю ночь не спала, – призналась Ракель Александре, крепко пожав ее руку. На Павла она едва взглянула. – Во мне словно все перевернулось. Нет, я никогда не забывала Анну. Но это было так ужасно… И так давно… Мне было десять лет. Вся моя жизнь после ее исчезновения пошла иначе. Я оказалась совсем одна, среди чужих людей. И все говорили о ней плохо… Даже когда нашли тело. И наверное, я пыталась все это забыть.

Произнося отрывистые признания, Ракель продолжала сжимать руку Александры. Художница оглянулась на дорогу, услышав громкие голоса – Павел и водитель погрузчика начали маневрировать, грузовик пытался задом въехать на участок, чтобы оказаться ближе к контейнеру. Дверь контейнера была открыта настежь. На пороге соседнего дома стояла молодая женщина с годовалым младенцем на руках. Она с беззастенчивым любопытством наблюдала за неуклюжими рывками грузовика с краном. Возможно, ее волновала судьба своей живой изгороди, которая находилась в непосредственной близости от контейнера с пианино. Грузовик продолжал пятиться, шофер управлял им, наполовину высунувшись из кабины, Павел бегал вокруг машины, размахивал руками и что-то кричал. На улице показались первые зеваки: пожилой мужчина в спортивном костюме, с пакетом мусора в руке, беременная женщина с коляской, несколько собак, заинтригованных настолько, что они даже не лаяли.

– Видите, как здесь тихо? – Ракель кивнула в сторону немногочисленных зрителей. – Незнакомый человек появился – уже событие. Экскурсии я не считаю, к нам часто ездят, но это другое… Меня вчера весь вечер соседи спрашивали, кто это ко мне приезжал в гости. А теперь представьте: пятьдесят семь лет назад – смерть дяди, исчезновение Анны. Что тут творилось! Что о нас говорили… Хорошо, я сразу уехала жить в пнимию. А потом в армию ушла.

– А что говорили? Можно узнать? – Александра сама не понимала, как решилась задать подобный вопрос. С одной стороны – она касалась болезненной темы, очень личной. С другой – она чувствовала, что Ракель хочет ей все рассказать.

– Говорили, что это Анна убила дядю, – с горечью ответила та. – Придумали целую историю… Что, когда я уехала в поход и она спала в нашей комнате одна, дядя к ней пришел. Она схватила топор и убила его. Выкопала деньги и сбежала. – Ракель покачала головой, словно поражаясь чужой глупости. – Дядя никогда бы к ней не стал приставать. Мы для него вообще не существовали. Две тощие заморенные девчонки… У него была любовница в соседнем кибуце. Еще при жизни тети… Мы все знали от самой тети. Она нам рассказала. Тетя болела, оттого у них и детей не было. Она ревновала и злилась, до самой смерти. Нет, дядя не мог приставать к Анне. А она не смогла бы его зарубить. Она и курицу не могла убить. И топор лежал в сарае, а не в доме.

Александра выслушала это объяснение молча. Она полагала, что наличие любовницы в соседнем кибуце не могло помешать мужчине, привыкшему быть деспотом в своем доме, пристать к племяннице. Тем более, младшая девочка дома не ночевала… Но удар топором, украденные деньги и, наконец, труп самой девушки на краю кукурузного поля – все указывало на то, что в этой кровавой истории было замешано третье лицо.

– Еще говорили, что у Анны кто-то был, – продолжала Ракель, словно угадав мысли слушательницы. – Что у нее был парень, но она это скрывала. И что они вместе убили дядю, ограбили его и сбежали. Но и это чепуха. Я бы знала, если бы она влюбилась в кого-то. Она не была влюблена. Любила только музыку, мечтала учиться, хотела выступать. После победы на конкурсе в Хайфе она была сама не своя. Как будто жила во сне. Часто мечтала вслух, как прославится на весь Израиль, а потом на весь мир. Как мы с ней уедем в Америку… Она собиралась выступать с концертами, а не встречаться с парнями. Даже на танцы никогда не ходила. У нее даже помады не было!

– Но той ночью в доме был кто-то третий! – вырвалось у Александры. – Ведь Анна погибла!

– Да, кто-то был, – Ракель произнесла эти слова медленно, словно каждое из них было очень тяжелым. – Но соседи не видели возле нашего дома чужих людей. Не видели вообще никого.

– Это тот самый дом? – Александра указала на веранду, где они вчера пировали, впрочем, заранее догадываясь об ответе. Она не ошиблась: Ракель отрицательно замотала головой. Как показалось художнице, даже со страхом:

– Нет-нет, в доме дяди давно живут другие люди! Тот дом на другом краю мошава и куда больше этого. А этот дом, где я живу… Его мне выделили, когда я вернулась в мошав из армии. Называлось – «жилье для одиночки». В доме только одна комната, она же кухня, она же и спальня. Есть еще душ и туалет, это пришлось сделать самой, раньше все было во дворе. Мне полагалось тут жить только до тридцати лет. Зато за очень маленькую плату. Получилось так, что я прожила в этом доме всю жизнь…

Ракель иронично улыбнулась:

– И я осталась одиночкой. Никогда не выходила замуж. Мне в правлении предлагали выкупить участок, на котором стоит дом. Теперь это разрешается. Но я не захотела. Детей у меня нет. Когда меня не станет, все отойдет обратно мошаву.