Даша нашла в папке три имеющиеся в их распоряжении изображения «Тихой ночи»:

открытка издательства «Рассвет»;

картина, купленная Катей на аукционе;

и еще одна — украденная Дображанской из мастерской.

Пальцы Чуб вновь заплясали по клавишам — увиденное и впрямь походило на мультфильм.

Вылетающая из туманного озера дева-душа подняла руку, обняла Ангела за шею и повернула к ним голову, словно, прощаясь, хотела взглянуть напоследок на этот бренный и сумрачный мир.

— Он не перерисовывает один сюжет — он его дорисовывает, продолжает историю! — громко заключила Даша. — Просто в его время мультиков не было и он сам не знал, что рисует. У каждой его картинки есть движение — развитие сюжета. И у нашей ангельской девы — тоже…

— Ты хочешь сказать, — уловила мысль Маша, — что мы видим лишь три фрагмента, три куска пазла. Три кадра одной длинной и цельной истории!

— Четыре — если считать картину «Дух Бездны», — сказала Даша. — И это история о Черном Ангеле, ставшем ангелом Белым.

— Или наоборот, — сказала Катя. — О Белом Ангеле, ставшем Черным. Мы не знаем последовательности. Не знаем, какая из работ изображает финал.

— Значит, нам нужно собрать все работы Котарбинского и сложить их вместе, — беспроблемно предложила Чуб. — И мы узнаем настоящую историю Духа Бездны.

— Боюсь, собрать их все невозможно, — покачала головой Дображанская. — Ведущий аукциона рассказывал, что Вильгельм Котарбинский нарисовал их великое множество. Часть его работ до сих пор не найдена, часть утеряна. Он легко продавал их, легко дарил… Потому в Киеве даже в наши дни часто находят новые и неизвестные сепии, эскизы, полотна.

— Значит, нужно найти все, что можно! — оборвала ее Даша.

— Мне говорили, есть еще одна работа, — вспомнила Катя. — Владельцы не пожелали продать ее на аукционе. Ну, а еще больше картин я видела в его мастерской, — Катерина застыла с видом «ну что, мне разорваться, что ли?»

— Жаль, мы не знаем, какая именно картина даст нам ключ к этой тайне. Мы даже не знаем, в чем тайна, — вздохнула Маша.

— «Тайна»! — вскликнула Дображанская. — Так называется третья картина! Сначала я должна съездить в Аукционный Дом!

— Нет, — оспорила Маша Ковалева, — сначала нужно сходить к Котарбинскому. Он же живет за углом! А в Прошлом время стоит, — разъяснила свое предложение она. — Потом — за «Тайной»…

— Прости меня, Маша. — Катерина удрученно нахмурилась. — Сюрприза не вышло. Эту картину, — показала она на экран с ангельской девой, — я собиралась подарить тебе вечером на день рожденья.

— Эту?..

Маша совсем не умела врать — и трех ее разочарованных букв совершенно хватило, чтобы понять…

— Она и тебе не понравилась? — расстроилась Катя. — Нужно было покупать «Духа Бездны»!

— Да, нужно было брать его! — поддержала Чуб.

— Что ты… нет, нет, — замахала Ковалева руками. — Он такой страшный. Все хорошо, мне нравится твой Белый Ангел.

— Забудь про него, — приняла соломоново решение Катерина. — Держи, — сняла она с груди модерновую бабочку-брошь.

Маша протянула сразу обе руки, чтоб принять драгоценный подарок. И на этот раз Дображанской не нужно было слов, чтоб понять, как младшей из Киевиц понравился дар.

Дверь в номер Котарбинского была не только не заперта — приоткрыта. Но Катя все равно постучала.

— Войдите… — его голос был тихим.

Катя и пожелавшая сопроводить ее Маша Ковалева зашли в обширную комнату-мастерскую.

Художник сидел у окна на дубовой лавке, сгорбившись, закрыв глаза.

Был он нынче совсем иным — растрепанным и измятым, и крылья его галстука-банта поникли, как у мертвой бабочки.

— Здравствуйте, — поздоровалась Катя. — Я пришла к вам, чтоб закончить портрет.

Он только плотнее прикрыл веки.

— Помните меня? — не стала отступать Дображанская. — Я была у вас вчера… Мы не успели поговорить об оплате.

— Что? Об оплате?! — резко поднял голову он. — Вы намерены оплатить мою работу? Деньгами?

— Вы предпочитаете натуральный продукт? — порядочно удивилась Катерина Михайловна.

— Простите, простите, — вскочил он со скамьи, — я подумал… не понял… Так вы были вчера. Втроем?

— Вдвоем, — припомнила Катя так и не разъясненную натурщицу в спальне. — А это — моя спутница Мария Владимировна, — представила она Машу Ковалеву.

— Очень приятно, Мария Владимировна, — галантно сказал Вильгельм Котарбинский.

Но что-то изменилось. В прошлый раз он излучал счастье, сейчас же — угас; был не просто несчастлив — сломлен. Моложавый, подтянутый — нынче он казался несчастным седым стариком, и лихо подкрученные кончики его гоноровых польских усов превратились в грустные щеточки. Однако, если вчера у него умер кто-то из близких, столь разительная перемена была легко объяснима.

— Вдвоем… так и есть… А вторая сегодня не пришла? — поинтересовался он.

— Не пришла, — подтвердила Катя, не слишком понимая, почему она должна отчитываться за других визитеров.

— В таком случае, сегодня я могу поработать только над вами, — сделал вывод он, разыскивая среди множества работ вчерашний эскиз. — Ах, вот и он… Я забыл спросить, какой портрет вы желаете?

— А можно увидеть то, что вы написали вчера? — подойдя к нему, Катерина заглянула в лист и вскрикнула так отчаянно громко, что Маша Ковалева уронила свой крохотный шелковый ридикюль и бросилась к Кате.

Карандашный набросок являл Катерину Михайловну Дображанскую в полный рост: высокую, стройную, с горделивой посадкой головы и ослепительно-прекрасным лицом. Тем больший контраст представляла вторая женщина — стоящая, плотно придвинувшись к ней, невысокая, некрасивая, с крупными резковатыми чертами лица, большим ртом, темными глазами и крыльями бабочки за спиной.

«Придвиньтесь, прошу вас…» — вспомнила Катя непонятную просьбу художника.

Его возглас: «…такой дивный контраст!»

«А вторая сегодня не пришла?..»

— Кто это?.. — глухо спросила Катерина Дображанская.

— Вы… и вторая дама… — объяснил Котарбинский. — Та, что не смогла прийти сегодня… Она была с вами вчера.

— Была тут со мной?!

— Да.

— Но это моя мама! Моя покойная мама!

Его лицо приобрело цвет небеленого холста.

— Она — нереальна? — справился художник с запинкой, обреченно, но совершенно без удивления. — А вы?