– Бывает, но редко, – улыбается Максим. Ну вот, опять она прежняя. – В общем, мы проболтали всю дорогу, появилась взаимная симпатия. Затем твой отец пригласил меня как-то вместе погулять, затем в ресторане посидеть, в кино были, после ездили в Подмосковье. Так вот отношения наши и сложились.

– Зачем было сочинять про Табарака Дюсм… Десю… тьфу! Не выговоришь! И про всё остальное тоже! – спрашиваю возмущенно, хотя больше для проформы, чем по-настоящему.

– Тебя позлить хотела, – говорит мажорка. – Ты такой забавный, когда сердишься! – она вдруг протягивает ко мне руку, хватает за щеку и трясет, как мордашку у щенка. Я вырываюсь.

– Совсем озверела, что ли? – обиженно спрашиваю.

– Ты такой халёсий-халёсий, когда злишься, – сюсюкает Максим.

– Убери от меня свои руки, – скриплю зубами. Только на мажорку это впечатления не производит. Я для нее, сильной и подкаченной, тощий и хлипкий, как для слона – моська, что захлебывается лаем, а сделать ничего не может. Только и может, что прыгать и делать вид, какая она вся из себя такая страшная зверюга.

Всё. Хватит с меня разговоров с этой… козой ангорской. Буду книжку читать. События в романе захватывают меня всё сильнее. Очень интересно узнать, как морпех сумеет отбиться от нашествия инопланетных тварей. И ему удаётся! А потом вдруг поступает странный приказ – найти некий секретный артефакт, очень могущественный. Но дальше не могу. Погружаюсь в сон. Не потому, что книга скучная, даже наоборот! Захватывает с первых страниц. Просто болтовня с Максим меня слишком утомила.

* * *

– Саша, проснись! – Максим трясет меня за плечо так, что у меня голова того и гляди отвалился. Я в ужасе раскрываю глаза.

– Что случилось?!

– Ты только не волнуйся! Но мы падаем!

– Как?! – я таращу в ужасе на неё глаза.

– Отказали оба двигателя. Я не в силах выправить самолет, поэтому скоро столкнемся с землей, – мажорка крепко держит меня рукой за плечо, её пальцы так сильно сжимают, что больно. В глазах плещется черный ужас, губы стали тонкими сжатыми полосками. Лицо бледное, напоминающее восковую посмертную маску. По коже крупными каплями скатывается пот.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Господи, прости меня! – начинаю внезапно молиться. Никогда не был религиозным, даже ни одной молитвы не знаю, но почему-то теперь решил обратиться к высшей силе. Вдруг поможет?

– Некогда, Сашка, к Богу обращаться! Выравнивай самолет!

– Как?!

– Штурвал тяни на себя изо всех сил! Тяни! – кричит Максим.

Она отпустила меня, вцепилась в свой штурвал, и вот уже бы оба, напрягая все силы, стальной хваткой держа обтянутое кожей железо, пытаемся натянуть его на себя, чтобы отсрочить момент столкновения с землей. В этот момент на табло загорается и начинает мигать алым цветом ещё один датчик: «Пожар в правом двигателе».

– Что делать, Максим?! – кричу я.

– Сейчас, не волнуйся, – она, продолжая одной рукой тянуть штурвал, другой нажимает какие-то кнопки, щелкает тумблерами. Несколько секунд, и датчик перестает сигнализировать.

Я всматриваюсь с лобовое стекло. Но что там увидишь? Мы летим в густой облачности, вокруг – только серая пелена, которая швыряет на толстое стекло огромные капли дождевой воды. Она разлетается в разные стороны, и если не смотреть на приборы, то совершенно непонятно, в какую сторону мы летим.

– Падаем, Сашка. Падаем, – обреченно говорит Максим.

Глава 15

Я нервно сглатываю. В горле здоровенный комок. Не знаю, что мне делать, но, видно, уже ничем не поможешь. Мы теперь уже однозначно разобьемся, и наши фотографии в траурных рамках повесят некоторое время на стенде авиаотряда, а потом их аккуратно снимут и выбросят. Рухнули два летчика, «наши уважаемые коллеги», которые «вечно останутся в наших сердцах». И будем мы с Максим лежать рядышком на одном кладбище, как немое доказательство того, что самолёты хоть и редко, но все-таки падают.

Я протягиваю руку. Смотрю мажорке прямо в глаза и, не отпуская, говорю с той искренностью, которая посещает человека только перед смой смертью, когда всё ложное и ненастоящее уходят, открывая сердце и душу такими, какие они есть:

– Максим, я давно хотел сказать: я люблю тебя…

– Саша… Саша… Сашка, ты мне руку сломать задумал! – это мажорка кричит мне в ответ.

Открываю глаза. А? Что? Где я? Мерно гудят турбины. Мы продолжаем спокойный полет в Японию. И только спутница пытается отцепить мои пальцы со своего запястья. Я разжимаю руку и спешно убираю её, пытаясь понять, как вышло, что мы только что были в кабине падающего самолёта, а теперь сидим рядом в пассажирских креслах.

– Ты чего вцепился-то? Приснилось что? – усмехается, как всегда, мажорка.

– Да, – уклончиво говорю я. Не стану же рассказывать, как во сне впервые признался ей в любви. Вот ещё глупости! Такого, как она, легче подальше послать, чем сказать «я тебя люблю». Но мне интересно: отчего вдруг такое приснилось? Я что же, подсознательно уже готов ей признаться? Или, наверное, это чувство все-таки поселилось во мне уже основательно. Но почему авиакатастрофа? Ведь могло присниться и что-то хорошее. Например, как мы лежим с ней на белом песке под пальмой, и слышно, как медленно океанские волны лижут берег.

Максим между тем досадливо потирает запястье правой руки. Ничего, мажорка. Будешь знать, что у меня лапки тоже, не как у паршивого котёнка! А ты-то, наверное, обо мне по-другому и не думаешь. Сама знаешь, какой у меня сильный и мужественный отец. Значит, и я обязательно таким стану, можешь не сомневаться. А вот что из тебя получится, это мы поглядим ещё.

Да, только я почему-то забываю в этот момент, что мажорке уже двадцать пять годков, девушка он взрослая, и в отношении неё скорее «что выросло, то выросло». Но мне всё равно хочется считать её своей… ровесницей, что ли. Не тянет она, мне кажется, на взрослую солидную даму. Иначе бы не вела себя вот так, со своим бесконечным стёбом. С другой стороны, именно это мне в ней больше всего и нравится. Как ни противно в этом признаваться!

Спустя некоторое время стюардесса милым голосом сообщает, что наш самолет совершил посадку в аэропорту Нарита. Это значит, что нам совсем скоро предстоит встреча с тем солидным и донельзя крутым дедушкой, у которого, кажется, старческая деменция, а ещё известно: он –