— Полюбуйся, Матвей, какие совершенные инструменты. Этими безделушками был взломан самый крепкий банк в Москве.

Старик неопределенно хмыкнул.

— Знаете, ваше сиятельство, я даже завидую нынешним медвежатникам. Мы-то сейфы все по старинке взламывали. Признавали только отмычку и гвоздь. А у них вон какой арсенал. Я даже не сразу и соображу, для чего они, — в раздумье почесал старик лоб. — Так, значит, говорите, что сейф с часовым механизмом был? — как-то угрюмо посмотрел старик на своего гостя, сверкнув небольшим бельмом в самом центре радужки.

— С часовым, Матвей Терентьевич. Это еще одна причина, по которой я к тебе обратился. Такое впечатление, что он как будто бы знаком с часовым делом. А такому, сам понимаешь, за один раз не обучишься.

— Это вы в точку сказали, ваше сиятельство, не обучишься. Для того чтобы открыть сейф с часовым механизмом, одного умения маловато. Я так думаю, здесь талант должен быть. А у этого медвежатника он имеется, — в голосе старика прозвучала трудно скрываемая зависть. — Эх, если бы у меня в свое время был такой напарник, так я бы стал самым богатым человеком Москвы. Ломанул бы с десяток самых крупных банков, и видели бы вы меня тогда, господа легавые!

Григорий Васильевич невольно улыбнулся. Лицо старика приобрело хищное выражение. Можно было только догадываться, какой он был акулой лет тридцать тому назад.

— Не сомневаюсь, любезнейший.

— Но все это в прошлом. — Бывший каторжанин вновь превратился в добродушного старика, готового помочь следствию. — Одно могу сказать: знания часового дела здесь маловато. Посмотрите, господин начальник, какую амуницию он соорудил. Вот эта спица для того, чтобы запор нащупать. Этот прут, чтобы сподручнее было дверь ковырнуть. И сталь-то какая прочная! — восхитился Точилин. — Сделано, видать, на заказ. Значит, человек знает толк в технологии. Да, здесь голова крепкая нужна.

— Так что же ты конкретно скажешь?

— Я бы не стал искать его среди обыкновенных душегубцев. — Старик прищурил глаза и со смехом произнес: — Вы бы, господин начальник, поискали его среди своих знакомых. Господа аристократы такое могут учудить, что простому мещанину в голову никогда не придет. Когда я сахалинскую каторгу отбывал, вместе со мной граф один был. Так он обыкновенным карандашиком «катеньки» на память рисовал, да так, что от настоящей не отличить. А если бы ему перо с чернилами дать да реактивы разные? Что бы тогда было? Хотя он за это и комаров кормил. Хе-хе-хе! Миллионщиком хотел стать на фальшивых бумажках. Пятьсот тысяч получил, так ему этого мало показалось, решил еще столько же нарисовать. Жадность его сгубила. Ему бы по Европам раскатывать, девок тамошних соблазнять, а он вновь за печатный станок взялся.

— Как же он попался?

— А он фальшивой денежкой с девицей легкого поведения попытался расплатиться. А она, не будь дура, заприметила ошибочку в слове «император» да сдала графа сыскной полиции. К чему я веду такой разговор? А к тому, что в своем деле нужно быть грамотным. А еще баб не обижать, они того не прощают.

— Все это очень интересно, любезнейший, только мы с тобой немного отвлеклись. Кто бы это мог быть, если не часовщик?

— Известное дело, — продолжал вертеть в руках хитроумный инструмент Матвей Терентьевич. — Медвежатник этот человек грамотный, механику отменно знает, а значит, наукам всяким обучен. Вы бы его, господин начальник, среди грамотеев поискали. Не могу я поверить, чтобы необученные на такое были способны. Здесь соображать нужно.

— Это ты точно подметил, Матвей.

Прихожая у Матвея Терентьевича была обставлена со вкусом. По углам стояли дорогие светильники в виде ангелочков, окна закрывали тяжелые плюшевые портьеры. Аристов развалился в широком кресле, крепкое красное дерево выдержало могучее тело без единого скрипа. Он окинул долгим взглядом дорогую обстановку и подумал, что наверняка, прежде чем отбыть на сахалинскую каторгу, хитрый старик припрятал награбленное золотишко где-нибудь на заброшенном кладбище.

— Матвей, а что, если это твоих рук дело? — неожиданно спросил Аристов, сцепив пальцы в замок. — Я тут прикинул и подумал, кому, как не тебе. Ремесло это тебе очень хорошо знакомо. А может быть, обучил какого-нибудь недотепу, вот он и прокалывает сейфы, как полые орехи. И с тобой делится денежкой за науку.

Старик стойко выдержал почти насмешливый взгляд, а потом отвечал достойно:

— Не мое это дело, и наговаривать на себя напраслину я не стану. Не для моего скудного ума такая тонкая работа. А потом, если вы знаете, ваше сиятельство, я всегда работал только одной отмычкой и мне ее хватало на замок любой сложности. Здесь же работа потоньше будет. Да и инструментик-то свой я никогда не бросал и все время с собой забирал. Жалко! А здесь, я смотрю, воры-то свой реквизит не пожалели и на месте оставили. Не сходится, ваше сиятельство, такое дело. Не я это.

Старик был прав. Инструмент оставили у самого сейфа, судя по всему, за ненадобностью. Глуповато было бы думать о том, будто сделано это потому, что грабитель почувствовал раскаяние и решил, будто бы это его последний преступный подвиг. Скорее всего, здесь было нечто другое, например, куда приятнее выносить из здания сумку, до самого верха напичканную деньгами, чем инструменты, ставшие ненужными.

Старик был прав и в другом — в действиях медвежатника четко прослеживался один и тот же почерк. Здесь напрочь отсутствовал элемент случайности и непрофессионализма. Грабитель не поступал наугад, как это случается порой с карманником, когда он орудует на большом базаре. Он длительное время изучал объект грабежа, возможно, устраивался в банк даже служащим. Изготавливал соответствующие инструменты и, выбрав удачный момент, совершал грабеж. Примерно по такой же схеме было совершено последнее преступление. Причем он никогда не забирал с собой изготовленные инструменты, справедливо считая, что вырученные деньги вполне компенсируют потерю.

— Ладно, Матвей, пошутил я.

— Я свое на каторге отсидел честно, — строго отозвался старик, — и обратно возвращаться никак не собираюсь.

— А ты ведь всерьез обиделся, — Григорий Васильевич поднялся с кресла.

Кресло печально скрипнуло, почувствовав на подлокотниках тяжесть могучего тела генерала.

— А то, — хмыкнул старик, явно простив своего гостя.

— Ты вот что, Матвей Терентьевич, если что припомнишь, так сообщи мне по этому адресочку, — протянул Аристов визитку. — А когда злодея поймаем, за содействие вознаграждение получишь.

— И сколько же? — спросил старик, вчитываясь в адрес.

— Пятьдесят тысяч!

— Ого! Высоко этого злодея ценят. Моя голова поменьше весила. — В голосе Точилина ощущалась неподдельная обида, к которой отчетливо примешивались нотки зависти.

— Да уж, голубчик, времена очень поменялись.

Григорий Васильевич старательно натянул белые парадные перчатки и, в знак прощания приложив два пальца к виску, вышел из мастерской.