— 08–й и 50 патронов к нему.

— 50 патронов? Да вы в своем уме? Это же капля в море!

— Вот что, — ответил на это унтер–офицер, подвигая Крюлю пистолет в кобуре и патроны, — вполне возможно, что и эти не успеешь расстрелять до того, как русские тебя на небеса отправят.

Обер–лейтенант Обермайер изучал маршрут следования. Рядом с ним стоял командир 1–й роты Вернер.

— Сначала на Варшаву, — пояснил Обермайер, водя по карте пальцем, — потом в Белосток и Барановичи. В Барановичах два дня и разгрузка. Потом пойдем дальше на Минск и Борисов.

— Это тот Борисов, что на Березине? — стал вспоминать обер–лейтенант Вернер. — 26 ноября 1812 года Наполеон перешел Березину. Я всегда имел пятерку по истории.

— Ну а 999–му штрафбату предстоит перейти ее 10 ноября 1943 года. Так и отметь это знаменательное событие в своих мемуарах. «По следам Наполеона«…

— Хочется надеяться, что его участь нас не постигнет, — со вздохом произнес Вернер.

Обермайер, ничего не ответив, вновь углубился в изучение карты.

— Из Борисова дальше до Орши. Там окончательная разгрузка.

— Надеюсь, туда мы доберемся.

— Бесспорно доберемся. По всему участку пути охрана из болгарских частей в пулеметных гнездах. Неприятности начнутся за Оршей. Там Советы постоянно проникают через нашу оборону, да и партизаны прибавляют головной боли. В лесах в районе Горок действует партизанское соединение, хорошо вооруженное и численностью до батальона. Кстати — ты ничего не слышал о предстоящем нам загадочном задании?

— Понятия не имею. Барт словно воды в рот набрал. Хотя, скорее всего, он и сам ничего не знает.

Обер–лейтенант Вернер одернул щеголеватый, ладно сидевший на его образцовой фигуре френч.

— «Не торопись познать ужасы“, — процитировал он неизвестно кого. — Так когда мы все–таки выступаем?

— Согласно самому последнему приказу — завтра в 7 утра, — с улыбкой сообщил Обермайер. — Так что если еще не попрощался со своей вдовушкой, поторопись. Или уже попрощался?

— И да и нет. После нее у меня долго никого не будет, как мне кажется, — недовольно проворчал Вернер.

Но решил остаться и даже явился на построение своей 1–й роты.

Это построение было воспринято всеми как последний довод в пользу того, что все очень и очень серьезно. Обер–фельдфебель Крюль ровно в 20.00 появился перед выстроившейся 2–й ротой. На поясе висел только что полученный «08“, сам он был в каске и брюках, заправленных в высокие надраенные до блеска сапоги. В общем, вид у Крюля был воинственный.

Рота выстроилась походным порядком: при ранцах, одеялах и палатках в скатку. Вместо оружия, правда, у каждого на поясе висела лопатка. На мундирах — ни погон, ни петлиц. Серая, обезличенная масса, выстроившаяся в три шеренги. При команде «Равнение — на–лево!“ все синхронно повернули головы в нужную сторону.

— 2–я рота в составе 24 унтер–офицеров и 157 рядовых, шестеро в медпункте, трое откомандированы, построена, — крикливо отрапортовал обер–фельдфебель Крюль. Обер–лейтенант Обермайер, отдав честь, оглядел выстроившихся.

Стоявший в первой шеренге рослый полковник фон Бартлитц был бледен, лицо как всегда неподвижно и безучастно. За ним стоял майор — как же его фамилия? — смельчак, каких мало, кавалер Рыцарского креста, сделавший молниеносную карьеру. Шванеке и Видек стояли с равнодушным видом, как почти все остальные. Большей частью рота состояла из людей опытных и обстрелянных. Они все прекрасно понимали, им было крайне трудно запудрить мозги. Они понимали, куда и на что шли, и никаких иллюзий на этот счет не питали. Однако и в них, как в каждом, где–то глубокоглубоко тлела едва ощутимая искорка надежды: а вдруг пронесет… Где–то на левом фланге чуть ли не самым последним стоял Эрнст Дойчман, на руке повязка с красным крестом, у ног медицинская сумка. Врач в роли помощника санитара! И перед тем, как обратиться к солдатам роты с краткой речью, обер–лейтенант Обермайер вдруг со всей отчетливостью осознал всю абсурдность происходящего: опытные высокопоставленные офицеры, знавшие куда больше, чем нынешние выскочки, зачастую командовавшие армиями, ждали здесь отправки на фронт в статусе солдат штрафбата, а по сути — пушечного мяса. А ведь специалистов их уровня отчаянно не хватало. Но им отвели роль преступников, непригодных ни для одной армии мира. Врач с санитарной сумкой, и это в период острейшей нехватки квалифицированного медперсонала. В чем же все–таки дело? Что–то явно не стыковалось, но что?

Но Обермайер заставил себя сосредоточиться.

— Солдаты! — во весь голос обратился он к роте. — Вы все знаете, что нам предстоит переброска в Россию. Думаю, мне нет нужды объяснять вам что к чему. Но мы с вами выполним свой долг везде, где бы нам ни пришлось оказаться. Завтра утром в 7.00 мы выступаем. Первым выступает 3–й взвод. Его задача — подготовить товарные вагоны до прибытия остальных. Кроме того, мне потребуется два человека в вагон–кухню. Бартлитц и Феттеринг, выйти строя!

Гауптман Барт, наблюдавший за построением на плацу из окна канцелярии, отошел в глубь помещения. Перед выстроившейся 1–й ротой подобную речь держал обер–лейтенант Вернер. Как всегда элегантный, подтянутый он, хорошо поставленным голосом вдохновлял на подвиги вверенное ему подразделение. В лучших армейских традициях. Что значит добрая юнкерская выучка! А этот Обермайер, подумал Барт, слишком много думает. Чего стоит эта его очередная выходка с отправкой Бартлитца и Феттеринга на кухню! Будто рассчитывает таким образом избавить их от пули на передовой! Самая настоящая дурость! По плацу потянулись первые грузовики с обозом батальона, направлявшиеся к железнодорожной станции.

Михаил Старобин сидел у заснеженной землянки, выщипывая блох из меха тулупа. Светило солнце, искрился снег, на фронте стояло затишье. Был погожий, солнечный день. Вокруг зеленели хвоей тихие леса. Даже волки и те потянулись куда–то дальше на восток, поближе к Монголии и Уралу. И там, где еще недавно хозяйничали они, орудовали солдаты, и земля дыбилась от разрывов снарядов. Изгнанные с насиженных мест волки, пригнув головы, сощурив желтые глаза, высунув языки, трусили прочь, наперекор ветру, задувавшему через бескрайние равнины России. Далеко позади осталась их вотчина — скованные морозом непроходимые лесные чащобы, над которыми нынче пронеслась война. Теперь в них обитали новые хозяева — люди в серых шинелишках, проворные, как белки, суетливые, пронырливые и кровожадные — ни дать ни взять волки, только во сто крат опаснее. В лесах под Горками и Большими Шарипами кипела своя, едва заметная снаружи жизнь — обмениваясь новостями, едой, махоркой, люди сновали от землянки к землянке, от шалаша к шалашу.

С наступлением темноты через кустарник сновали похожие на огромных, закованных в броню муравьев призраки, направлявшиеся к опушке леса — в Бабиничи, к реке Городня. И тогда ночную тьму отовсюду прорезало пламя — гибельное, сеющее смерть, нарушавшее вековую лесную тишь. Тут и там раздавались вскрики, люди вопили, стонали, отрывисто выкрикивали команды, вспыхивали фары, чтобы тут же погаснуть под шквалом пуль, на белом фоне словно из ниоткуда возникали тени, чтобы тут же исчезнуть в спасительной лесной глуши. Потом падал снег, прикрывая пушистыми хлопьями следы ночных событий. И на следующий день солнце озаряло лишь невысокие холмики с торчащими нелепо искривленными руками, ногами в грубых кирзовых сапогах или отрешенно выглядывавшими мертвенно–бледными лицами. Иногда можно было заметить и людей, медленно и неуклюже, на локтях ползущих по снежной пороше, волоча за собой занемевшие, отбитые ноги, криками взывавших о помощи…