Как и Мальборо-хаус, Сандрингем был отделан в стиле Наполеона III. Берти видел, как император перестраивает Париж, и по его примеру принялся строить новые дороги в графстве, разбивать сады для развлечений на свежем воздухе, открывать школы и больницы для местных жителей. Берти сам соорудил пристройку к дому, в которой разместились бильярдная и кегельбан. Наверстывая упущенное в детстве, он устраивал в бальном зале гонки на трехколесном велосипеде и скатывался с главной лестницы на серебряном подносе.

Любовь к дурачествам определила и выбор декора – наряду с предсказуемыми для загородного дома сельскими пейзажами появилось и настоящее чучело бабуина, которое встречало гостей в дверях, протягивая лапы за визитными карточками.

Александра была счастлива в Сандрингеме – равнинный Норфолк, говорила она, напоминал ей Данию, и здесь, на природе, она могла держать большую псарню с собаками самых разных пород. Александра любила кататься на коньках на замерзших прудах и – во всяком случае, поначалу – охотно включилась в общую атмосферу беззаботного веселья. Однажды, когда миссис Гладстон (мать того самого мальчика, который «настучал» на Берти, поцеловавшего немку) приехала по приглашению в Сандрингем, Александра пришла уложить ее в кровать, как ребенка.

Супруги устраивали домашние вечеринки, своей раскованностью и свободой нравов почти не уступающие посиделкам у Наполеона и Евгении. Развлечения в доме обычно проходили вне спален – это были шумные застолья, долгие карточные игры и музыкальные вечера, во время которых гостям иногда приходилось слушать игру на скрипке младшего брата Берти, Альфреда, – по описанию личного секретаря Виктории, Генри Понсонби, «отвратительный писк». Похоже, вывод Альфреда на сцену был одним из розыгрышей, придуманных Берти.

Но в чем наиболее очевидно проявилось влияние Наполеона ш на светскую жизнь Берти, так это в разношерстной компании гостей, которых он принимал как в Лондоне, так и за городом. Столкнувшись с неприкрытым снобизмом потомственных французских аристократов, парвеню Наполеон был вынужден изобрести новую социальную модель поведения для своих придворных. В силу необходимости это была в большей степени меритократия[113], а не аристократия. Теперь и Берти начал принимать в своем доме не только лордов и леди, но и людей, добившихся успеха в разных сферах жизни, и его единственным требованием было, чтобы приглашенные умели остроумно рассказывать о своих достижениях.

Вот как описывает состав гостей Наполеона в Фонтенбло бельгийский дипломат, барон де Бейанс (эта компания прямо-таки во вкусе Берти): «Официальные лица – военные и гражданские, государственные деятели и иностранные дипломаты, аристократы всех стран, художники, ученые, писатели и писательницы, а также частные лица, хорошо известные в силу их особого социального положения». Барон продолжает: «Разделять вместе с ними удовольствие от роскоши и изысканных развлечений – это ли не доказательство социальных настроений, свободных от гордости и высокомерия, простоты общения, совершенно не похожего на холодность тех суверенов, чье устаревшее понимание этикета отгораживает их от простых смертных?» Можно подумать, что он описывает мать Берти.

Сегодня мы, вероятно, поспорили бы с бароном насчет отсутствия у Берти высокомерия, да и усомнились бы в изысканности некоторых развлечений (выливать бренди на голову слуге, кажется, не комильфо). Но, если сравнивать с Викторией, Берти действительно сделал более демократичным свой круг общения, в связи с чем получал настойчивые «советы» от снобов, призывавших его держать марку.

Граф Спенсер[114] предостерегал принца Уэльского от посещения бала у Лионеля и Шарлотты де Ротшильд, потому что «они… обязаны своим положением богатству и, возможно, случайной красоте первой дочери, которую вывели в свет». Но Берти игнорировал этот тонко завуалированный английский антисемитизм. Он впервые встретился с Ротшильдами в Париже и всегда с удовольствием принимал их приглашения на домашние вечеринки в Англии, где, по словам французского биографа Филиппа Жулиана, «его ожидала невиданная роскошь Второй империи, с ее высокой кухней и космополитичной атмосферой». Ни один английский сноб не смог бы убедить Берти отказаться от французских удовольствий.

Еще одним новшеством, завезенным Берти из Франции, как утверждает Жулиан, было толерантное отношение к женщинам с небезупречной репутацией. Пожалуй, только на лондонских ужинах у принца английские дамы высшего света соглашались садиться за стол с актрисами.

Долг обязывал принца приглашать и пафосных гостей, которые не очень-то вписывались в компанию, но обычно растворялись в толпе. Главы европейских государств быстро смекнули, что в Лондон следует посылать дипломатов двух сортов – замшелых стариков, чтобы угождать королеве, и их молодых веселых помощников, которые налаживали бы связи с наследником престола.

Виктория знала, что происходит, и наблюдала за растущей независимостью Берти со смесью страха и отвращения. Она была уверена, что после ее смерти Англию ждет «жалкая участь» и что новый король «проживет свою жизнь в водовороте развлечений».

Единственным утешением Виктории было то, что молодая пара, по крайней мере, щедро снабжала ее наследниками. Первый сын Берти и Александры родился месяцев через десять после свадьбы, и его дипломатично назвали Альберт-Виктор, как того желала бабушка. Всего через полтора года на свет появился второй сын, будущий король Георг V. В течение семи лет Александра выносила семерых детей, хотя последний из них, Александр, прожил только сутки.

Такая плодовитость пагубно сказалась на здоровье принцессы. Понятно, что, постоянно беременной, ей было трудно выдерживать заданный Берти темп социальной жизни, которая напоминала вечный двигатель. Александра старалась как могла: ее второй сын родился в Мальборо-хаус в полночь, после того как они с Берти вернулись с симфонического концерта в городе, а потом ужинали с гостями. Довольно лихое soirée для женщины на сносях.

Александра все чаще пропускала светские мероприятия по причине интересного положения и родов; в 1866 году у нее случился серьезный приступ ревматизма, в результате которого развилась хромота. Всего в двадцать один год ей пришлось навсегда распрощаться с танцами. Все более очевидным становилось и то, что она страдает наследственным заболеванием, вызывающим прогрессирующую глухоту, – отосклерозом, аномальным ростом костей внутреннего уха. Проблема усугублялась беременностями, поэтому Александра была обречена оставаться в стороне от оживленного трепа, который был высшим raison d'être[115] светских раутов Берти (во всяком случае, тех, на которых присутствовала его жена). Остроумие привлекало Берти в женщинах даже больше, чем физическая красота, а Александра превращалась в молчаливую скромницу; позже Оскар Уайльд сравнит ее с обыкновенным скучным обедом. Да уж, явно не подходящая собеседница для общительного молодого принца.