– В чем дело? – спросила маман.

– Ни в чем!

Когда Лида, вскипятив-таки воду, вернулась с кухни, она тоже посмотрела на меня с любопытством, но – с укоряющим. Я же сделал вид, будто увлечен подготовкой уроков, и ниже склонился над учебником истории, читая про Крестовые походы и завидуя средневековым воинам, которые всюду ходили в латах, надежно скрывая от посторонних взглядов любые состояния своих рыцарских глупостей.

– Встань! – приказала мать. – Ну, правильно – в обтяжку. Они же тебе малы. Разве можно на людях в таких штанах показываться? Снимай сейчас же!

– Я буду в них только дома ходить!

– Снимай! А с Комчихой я еще поговорю!

– Что случилось? – оживился отец.

– Не важно.

Лида взяла мои треники, нашла в них прореху и тут же демонстративно надела на швабру: мол, вот на что годится эта позорная тряпка. Потом я слышал, как старуха Комкова, Светкина мать, возмущалась на кухне:

– Ишь ты, учить меня на старости лет вздумала! У себя в парткоме пусть командует. Мы беспартийные, в чем хотим, в том и ходим!

– Это ты, Тарасовна, не права! Лидка правильно тебя отругала. У Светки твоей весь передок кудрями наружу, мало что брошенка. На нее ж не только пацаны, но и мужики наши пялятся.

– Ну и пусть себе пялятся, ежели ваши мужики такие глазастые. Мы за погляд денег не берем. И не брошенка она, а в законном разводе. Штамп в паспорте имеем.

– Ой, смотри, Комчиха, напишем куда следует!

– Что напишете-то?

– Что дрожжи да сахар авоськами домой из магазина таскаешь!

– Да, пиши, пиши… Я пироги пеку!

– Знаем мы твои пироги! Не с них ли Шутов в петлю полез? Ты хоть марганцовкой пойло-то свое осаживай!

– Не учи ученую!

Не знаю, чем закончилась перебранка, меня заметили, и я смылся. Но Светка с тех пор, если и выходила на площадку покурить, то в плотно запахнутом халате, а в мае она вышла замуж за золотозубого азербайджанца Мурада и, оставив ребенка матери, уехала с ним в Баку. Тимофеич, узнав про это, криво усмехнулся:

– Набалуется и бросит или – еще хуже – продаст в гарем.

– Совсем с ума сошел! – возмутилась Лида. – Какой еще гарем? Там у них в Баку советской власти нет, что ли?

– На Кавказе? Да ее там и не было никогда.

– Ты смотри, на заводе такое не ляпни!

– Не учи ученого!

После того обидного случая со мной стали происходить странные вещи: стоило мне увидеть где-нибудь курящую женщину, даже совсем старуху, мое мужское достоинство тут же поднимало голову. Я пролистал все журналы «Здоровье» на этажерке, но объяснения не нашел, а признаться Лиде и пойти в детскую поликлинику – стыдоба. Ну и как теперь с этим жить?

А Светка, похудевшая, вернулась из Баку в общежитие. Трех месяцев не прошло…

Закончив исследования своих растущих достоинств, я сбегал на первый этаж. В это время очереди там, слава богу, не бывает: народ на работе. А утром – настоишься. Большинство у нас используют, как выражается бабушка Елизавета Михайловна, «ночную посуду». Кому охота среди ночи тащиться вниз, там холодно, да и дело это небезопасное, как оказалось. Кто-то пошел «до ветра» и столкнулся нос к носу с удавившимся Шутовым, который тихо спросил, как дела на заводе.

Так вот, чуть свет общественность наперегонки спешит вниз, выстраиваясь в очередь, словно в «полуклинике» на сдачу анализов, только в руках держат не майонезные баночки в газетных кульках, а разноцветные эмалированные горшки разной величины. Соседи судачат о пустяках, улыбаются и неловко шутят, стараясь не смотреть друг на друга. Особенно страдает в этой утренней процедуре гордая Галина Терентьевна – главный технолог завода. Свою красную в белый горошек посудину она несет вниз, брезгливо отстранившись, точно ее попросили подержать чужой горшок, а потом забыли забрать.

Вернувшись, я умылся на Маленькой кухне, почистил зубы порошком из круглой коробки с улыбающимся малышом на крышке, а затем приступил к завтраку: вскипятил чайник, сварил яйцо «в мешочек», разбавил горячей водой вчерашнюю заварку, соорудил себе большой бутерброд с маслом и докторской, которую, если нет поблизости родителей, я рублю по-гусарски, тренируя глазомер. Делается это так: берется острый хлебный нож, на доску кладется батон колбасы, а затем с размаху, но прицельно отсекается кусок шириной в один сантиметр. Иногда – чуть больше. Первое время мне случалось промахиваться, и Лида возмущалась: кто же это уродует колбасу? Я пожимал плечами, намекая на вредителя Сашку. Но с детсадовца какой спрос?

Пользуясь роскошным одиночеством, я прислонил к графину раскрытую книгу и медленно ел, с наслаждением читая про Ойкумену:

«…По знаку фараона все присутствующие покинули балкон. Остались только чати и верховный жрец Ра.

– Ты совершил неслыханные подвиги, – медленно заговорил Хафра, – перешел необозримые пространства, и сердце твое крепче красного камня Врат Юга.

Бурджет склонился лбом к полу, почтительно внимая словам фараона.

– Но ты вернулся с малой добычей, потерял много храбрых воинов и умелых рабов, – продолжал фараон. – Чем же возвеличил ты божественное имя царей Кемт в далеких, посещенных тобой странах?

Бурджет молчал, ему нечего было отвечать…»

Увлекшись чтением, я не сразу заметил, как юркий рыжий таракан нагло пробежал по скатерти в поисках крошек, задержавшись возле четырех гривенников, оставленных мне Лидой на обед, он даже потрогал их усиками, проверяя, видимо, на съедобность.

Совсем обнаглели насекомые!

Значит, пора показать им, кто в доме хозяин. Когда я был совсем маленьким, дед Жоржик подучил меня, нахмурившись, стучать кулачком по столу и грозно спрашивать: «Кто в доме хозяин?» Гостей моя выходка приводила в неописуемый восторг, и они требовали повторить. «Ну, совсем как пьяный Санятка! – восхищалась бабушка Маня. – Артистом наш Юрик будет, как Шуров и Рыкунин. Точно!»

Сорок копеек на скатерти означали, что Лида, оправдывая обидное прозвище «кулема», не успела вчера приготовить обед, поэтому я сегодня могу поесть в заводской столовой. О, это дело я люблю! Далеко идти не надо – столовая на первом этаже нашего общежития, только вход с улицы. Очень удобно! Но главное: питаясь в столовой среди трудового народа, чувствуешь себя почти взрослым человеком. Тебя, как равного, спрашивают: «Ну что, борщ есть можно?» А ты, помедлив, отвечаешь: «Можно…»

Рыжий негодяй тем временем приблизился к хлебнице, а это карается смертью. Я попытался придавить бытового мерзавца донышком чашки, но оно оказалось вогнутым, поэтому подлое насекомое избежало верной гибели. Как только я приподнял чашку, негодяй бросился, петляя, наутек и затерялся в свисающих складках скатерти.