– Загасите факелы! Гасите их! – завопил солдат, прижавшийся к кривой стене ротонды.

Чан не обратил на это внимания, он сфокусировал его на двух ветеранах, которые пытались выбраться на противоположный берег канала. В отличие от них у него было время привыкнуть к темноте. Их белые лица на поверхности черной воды блестели, как зыбкие мишени.

Одна стрела, потом еще две.

Черепа взорвались плотным розовым нимбом, но Черный Лучник уже повернулся в сторону ротонды.

Солдаты хватали факелы и бежали с ними к воде. Он заметил в канале священнослужителей, уносимых течением, и внимание сосредоточил на ветеранах.

Один из них только что забросил в канал свой факел, который с шипением лег на воду, затрещал и погас в клубах дыма. Чан прицелился в солдата, собиравшегося сделать то же самое. Капли пота проступали у него на лбу и стекали на веки. Он спустил стрелу в тот самый миг, когда факел отрывался от руки бросающего. Факел завертелся вокруг своей оси и рухнул на согнутое пополам тело солдата, который обеими руками схватился за стрелу, врезавшуюся в его живот. Яркое пламя ударило его в спину и запалило куртку, надетую под кольчугу. Он с воплем выпрямился и рванулся к каналу. Его неуправляемые движения бросили его в объятия другого солдата, хотя тот и пытался увернуться.

Яростные и слепые языки пламени перекинулись и на него.

– В атаку, черт вас дери, в атаку! – крикнул один из оставшихся ветеранов, который, с мечом в руке, привел еще двух солдат и рвался к невидимому врагу.

На заднем плане Чан заметил священнослужителей, уплывавших прочь. Коварная улыбка осветила его лицо. Тесно прижавшиеся друг к другу жрецы не заметили, как драконийка, одетая в черное, внезапно и беззвучно всплыла рядом с ними. Ее меч сверкнул на секунду в отсвете факела и с беспощадной яростью обрушился на беглецов.

Чан позволил себе отвлечься лишь на краткий миг. У него оставалось пять стрел, и две из них он предназначил ветерану, который пытался возглавить решающую атаку. Этот человек не лишен был мужества, он приближался зигзагами, покрикивая на своих товарищей.

Черный Лучник знал, что он не имеет права промахнуться по этой мишени. Точность его попаданий посеяла ужас в рядах противника. Следовало сделать на это ставку. Он подождал последнего момента, чтобы опередить действия ветерана и выстрелить наверняка.

Он не хотел убивать его сразу. Его первая стрела ударила ветерана в лодыжку и фактически оторвала ему ступню. Увлеченный инерцией бега, он какое-то время прыгал, волоча за собой развороченную ступню. Сжав зубы от боли и ярости, он наконец увидел лучника и завопил:

– Он тут один! А ну давайте…

Его последние слова унесла стрела, спущенная почти в упор. Прямое попадание откинуло его голову назад, стрела со зловещим треском пробила ему затылок. Он завалился назад и больше не двигался.

Трое солдат, неохотно следовавших за ним, оцепенели, стоя перед телом. Они отказывались верить, что один-единственный лучник мог быть ответствен за эту бойню, унесшую семерых из них. Впереди виднелась лишь одна темная фигура, но они не нуждались уже ни в каких аргументах, чтобы сложить оружие. Первый поднял свой меч над головой и бросил его в воды канала. Двое других последовали его примеру.

Чан согласился опустить свой лук, когда последние из оставшихся в живых побросали свое оружие и встали тесной группой вокруг ветерана с факелом. Он поднялся на затекших ногах и приблизился к ним.

То же самое сделала Шенда. Насквозь промокшая и напоминающая лохмотья туника облегала точеное тело, измочаленные пряди волос повисли вокруг мертвенно-бледного лица, на котором сверкали огромные фиолетовые глаза. Солдаты отпрянули, увидев внезапно возникшую из темноты воительницу с мечом, обагренным кровью жрецов, чьи тела медленно дрейфовали в канале.

Взгляд, которым обменялись наемники, был отмечен печатью соучастия, молчаливого и вечного. Они улыбнулись друг другу и начали выстраивать оставшихся в живых в один ряд вдоль стены. Большинство смотрело на Черного Лучника с оттенком страха и уважения. Чан не собирался никого оставлять в живых за своей спиной, но его захватила возможность возродить легенду. Ему хотелось, чтобы Миропоток узнал, что он вернулся и что отныне его рука больше не дрогнет.

Он указал на металлический люк в центре свода и спросил:

– Как к нему подступиться? – затем ткнул пальцем в сторону ветерана: – Ты, отвечай!

– Я этого не знаю. Они… Нас поставили охранять этот проход.

Чан принюхался и ногой спихнул в канал почерневший скрюченный труп солдата, опаленного огнем факела. В ротонде стоял запах горелой плоти, перекрывавший залах нечистот.

Шенда поморщилась. Очевидно было, что она на пределе. Чан молча выразил согласие. Он искал быстрое решение и смутно догадывался, что есть лишь один способ добраться до люка.

– Ты и ты, – приказал он двоим, самым высоким, – выйти из ряда. Ступайте в воду.

Двое мужчин обменялись вопросительным взглядом.

– Я не намерен вас казнить, – уточнил Черный Лучник с язвительной улыбкой. – Идите и встаньте точно под этим люком. А ты, – добавил он, указав на третьего солдата, – ты взберешься на них. Вас троих должно быть достаточно.

С заметным облегчением трое ветеранов поспешили ему повиноваться. Несколько секунд спустя Шенда первая поднялась на колеблющуюся пирамиду из трех солдат, чтобы добраться до трапа. Чан стоял на мостовой, с натянутым луком.

– Стучи, пока не отзовутся, – велел он ей.

Сохраняя шаткое равновесие, драконника подчинилась и несколько раз стукнула концом своего меча. Они подождали мгновение и внезапно услышали скрежет. Люк пришел в движение, подняв облако пыли, и сдвинулся на пять дюймов.

– Кто идет? – раздался суровый голос.

– Шенда и Чан. Откройте!

Драконийка пыталась узнать своего собеседника, склонившегося в амбразуре люка. Когда диск снова пришел в движение, она вздохнула и улыбнулась, разглядев бирюзовое лицо мэтра Фареля.

Последние лучи солнца окрашивали в алый цвет снежные вершины Каладрии. В течение почти четырех дней не переставая шел снег, отчего единственная тропинка, что вела в монастырь, стала непроходимой.

Шестэн жил в скромной монастырской гостинице, куда монахи селили тех, кто не пребывал в симбиозе с Каладром. Ему было тридцать четыре года, он родился в селении, расположенном на северном побережье, и с раннего детства обладал очень своеобразным даром.

Он понимал язык птиц.

Уже в пять лет он, охваченный волнением, мог усесться на корточки под деревом и слушать ночи напролет, что рассказывает сова о себе подобных и обо всем лесе. Дар с возрастом расцвел, и мало-помалу Шестэн стал отдаляться от мира людей, отдавая предпочтение миру природы. В деревне его ославили никчемным или слабоумным, причем последнее утверждалось чаще. Он жил в безграничной вселенной, прислушиваясь к голосам природы, заранее знал о предстоящих солнцестояниях, от перелетных птиц слышал рассказы об их странствиях.