Такер закончил работу только ближе к вечеру, когда со стороны Залива подул суровый ветер, принеся с собой металлический запах соли. Солнце потемнело и плыло над горизонтом в карете туч. Времени у них оставалось немного.

Они стояли у заднего крыльца: Дьюи молча смотрел на Такера, который хмуро оглядывал двор.

– Здесь нельзя научиться, места мало. Ты влетишь во все кусты по пути, и нам зададут взбучку. Пошли! – Он ногой убрал подножку, взялся за руль и покатил велосипед к гравийной дорожке перед домом.

– А куда мы идем? – Дьюи семенил позади. Он немного рассердился, что это Такер, а не он ведет велосипед за руль.

– Идем-идем! У нас нет времени на болтовню.

Они прошли с полмили к северу от Саттона и оказались на площадке рядом с шоссе, где кто-то собирался построить ресторан, да так и не построил, и сделал только стоянку для машин – огромный черный прямоугольник с несколькими бетонными сваями по периметру.

Уже почти стемнело, солнце незаметно завалилось за верхушки высоких деревьев вдоль дороги. Такер подвел велосипед в угол площадки и встал там.

– Ты помнишь, что я раньше говорил?

– Вроде да. – Дьюи не помнил, и Такер это понял.

– Ладно, слушай. – И Такер повторил свою лекцию писклявым монотонным голосом. – Когда едешь медленно, равновесие сохранять трудно. Поэтому лучше ехать быстро. Но когда едешь быстро, работай рулем, не забывай. Это просто, если ты не волнуешься. Ну что, сможешь?

– Думаю, да.

– Хорошо. Садись, я подержу седло. И буду бежать рядом, слегка подталкивая. И скажу заранее, когда отпущу. Все ясно?

– Думаю, да.

Такер помог ему взобраться на скрипучее седло. Дьюи поставил ноги на педали. Такер взглянул на них.

– Я же тебе говорил, сколько раз говорил – никогда не ездить на велосипеде в спортивных тапках. Подошвы соскользнут – и ты поранишься!

– Виноват.

– Ну и что теперь с этим делать? – Такер вздохнул. – Ладно, давай попробуем.

Дьюи поерзал в седле, и Такер начал толкать его вперед.

– Теперь держи равновесие! Почувствуй, как крутятся оба колеса! Не бойся. И не поворачивай руль!

Ручки руля трепыхались в ладонях, точно рога непокорного быка. Дьюи обернулся к Такеру.

– Я отпускаю! – предупредил тот, отпустил, и Дьюи тут же сбился с прямого курса, и Такеру пришлось схватиться за седло, чтобы он не врезался в бетонную сваю. Но они не оставляли попыток. Такер бежал рядом, тяжело дыша, откашливаясь, а Дьюи сидел, не зная, что делать, но отчаянно пытаясь сделать хоть что-то. Ему хотелось плакать, но он не хотел, чтобы это увидел Такер, от этого он бы устыдился еще больше – а ему и так было за себя стыдно.

Над вершинами холмов повисли вечерние сумерки. Они уже предприняли столько попыток, что сбились со счета.

– Нам лучше поехать домой, Дьюи-малыш!

– Пожалуйста, Такер, еще разок, ну, пожалуйста, только разок!

– Но ты же понимаешь, Дьюи, твой папа нас по головке не погладит, если мы не поспеем к ужину.

– Такер, я должен научиться! – Он чувствовал, как горячие слезы собрались в глазах, а может, уже и капали, обжигая щеки, потому что Такер с сожалением посмотрел на него, кивнул и крепко вцепился в седло сзади, чтобы велосипед не перевернулся, и начал толкать. Дьюи попытался ощутить движение и, когда решил, что это ему удалось, он обернулся сказать Такеру, чтобы тот отпустил его.

А Такера не было. Без всякого предупреждения он перестал бежать за велосипедом, и Дьюи остался совсем один: он ехал, он мчался, он парил, крутя педали и с силой держа руль, – сам, сам! – и чувствовал, как велосипед балансирует на тонких белых колесах, и его переполняла гордость. А потом откуда ни возьмись выполз темный страх и набросил пелену на его глаза и уши, так что он почти не слышал крик Такера:

– Держи руль прямо! Руль держи! Прямо!

Но чувство уверенности по капельке уже вытекло из него, он проигрывал битву с непокорным рулем. Черный асфальт вздыбился снизу и расцарапал ему колени, но, упав с велосипеда и оказавшись на твердой земле, он уже не чувствовал жалящей боли и был горд собой, как еще никогда в жизни.

– Получилось! Ты смог! Ты смог! – Такер подбежал к нему, обхватил и рывком поднял на ноги и стал хлопать его по плечу, и они пустились в пляс вокруг валяющегося велосипеда. Такер пожал ему руку, обнял и чуть ли не расцеловал, и они вопили от радости, пока не осипли и не утомились.

Они собрались возвращаться домой по черной прямой дороге, их лица сияли, освещаемые фарами проносящихся мимо автомобилей.

– Такер, а научишь меня трогаться с места?

– Как только ты перестанешь падать, а будешь просто останавливаться.

– Такер, а ты… – Мимо проехала машина, и свет ее фар отразился в очках Такера, отчего его лицо стало почти белым. Дьюи заметил отрешенное выражение и понял, что мысленно Такер уже давно дома и что ему лучше прикусить язык.

Вспомнив потом тот день, Дьюи понял, что Такер прекрасно знал, что произойдет дома, хотя и сказал, что они могут остаться еще и покататься. Он был старше, и у него было больше ответственности, он должен был следить за временем, но не следил – или так показалось отцу Дьюи, который поговорил об этом с Джоном, и старик дал указание своей невестке наказать парня, чтобы тот запомнил навсегда. И когда Дьюи тем вечером сидел и ужинал, он слышал свист хлыста, опускающегося на голые ягодицы Такера.

Потом Дьюи рассказал отцу, что он научился кататься на велосипеде. Он думал, что отец обрадуется, ведь велосипед был подарком от него, но тот только кивнул и даже не оторвался от своей газеты. И долго еще, пока он не поступил в колледж, Дьюи чувствовал себя виноватым за то, что упросил Такера остаться, и все хотел поговорить об этом с ним, да так и не поговорил. А Такер об этом случае никогда не вспоминал.

Воскресный день. Телефонные столбы, установленные на забетонированной набережной реки, мелькали за окном так быстро, что очень скоро Дьюи, которому уже было восемнадцать – он возвращался домой после первого курса колледжа на Севере, бросил попытки сосчитать их и вместо этого стал просто смотреть в окно, сравнивая скорость движения поезда и течения реки. Но очень скоро его мысли вернулись, как то уже бывало не раз за последний месяц после получения письма Такера, к этому самому письму. Он до сих пор не был вполне уверен, что понял все там написанное. Не то чтобы письмо содержало какие-то очень глубокие или чересчур сложные мысли – это было обычное письмо, но в нем Такер напомнил о событиях далекого прошлого, которые Дьюи уже почти что забыл, и ему было ясно: чтобы понять, что имел в виду Такер, нужно вспомнить все, что происходило в тот период, в тот самый день, и не только это, но еще и свои чувства, которые он в тот день испытал. Как же ему хотелось, чтоб эти чувства были подробно описаны где-нибудь, откуда он бы мог взять запись, прочесть ее и безошибочно узнать эти чувства. И он снова и снова пытался воссоздать события того дня, о котором писал Такер, и все равно ничего не смог понять. Такер написал письмо словно шифром, которого Дьюи не просто не мог вспомнить, но которого просто не знал, и смысл письма ускользал от его разумения. Он решил снова перечитать письмо, вытащил его из надорванного конверта, развернул желтый лист бумаги и прочитал напечатанные на машинке строки – слова, надиктованные Бетре (он не сомневался в этом) и подписанные рукой не двадцатидвухлетнего молодого человека, а четырнадцатилетнего подростка – в этом возрасте Такер бросил школу.