Тьма рассеивалась.

До рассвета было далеко. Просто глаза постепенно привыкали. Появились неясные очертания. Серый горизонт.

Бранч заметил на прозрачном колпаке какие-то яркие вспышки. Сначала он решил, что под действием грозы вспыхивают газы. Яркие лучики чертили по разным предметам в лесу, не освещая их, а только выхватывая из тьмы силуэты. Бранч пытался разобраться в происходящем, но понимал только, что свалился с неба.

— Мак, — позвал он в микрофон.

Потом посмотрел на провод — провод был оборван. Бранч остался один. Приборная панель все еще подавала признаки жизни. Какие-то устройства на ней питались от батареек, и перед Бранчем мигали красные и зеленые огоньки. Все приборы показывали, что машина умирает.

Майор огляделся. Вертолет лежал рядом с Z-4 на куче стволов. Бранч всматривался сквозь плексиглас, который казался покрытым тонкой паутиной. Невдалеке он увидел изящное распятие. Большой крест с тонкими перекладинами. Бранчу хотелось думать, что какой-нибудь раскаявшийся серб воздвиг памятник над братской могилой. Но тут стало видно: это лопасти сломанного винта зацепились за ветки и повисли, образуя прямой крест.

На земле среди мокрых листьев и хвои валялись многочисленные обломки. Возможно, они были мокрыми из-за дождя. Только потом Бранчу пришло в голову, что, наверное, разлилось топливо. Больше всего майора тревожило то, что он почти не беспокоился. Как бы со стороны он отметил, что топливо может возгореться и нужно спасать себя и товарища — живого или мертвого — и убираться из вертолета. Это нужно было делать срочно, но Бранч не спешил. Ему хотелось спать.

Нет!

Он старательно задышал кислородом. Приготовился превозмочь боль, как делают спортсмены, когда бежать уже невмоготу…

Бранч вскочил, задел плечом колпак, услышал скрип сломанных костей. Вывихнутое колено вильнуло вперед, потом назад. Он заревел. Упал обратно в кресло; каждый нерв буквально вопил от нарастающей боли. Болело все. Откинул голову назад, нашел маску.

Колпак мягко поднялся.

Бранч вдыхал кислород, словно это могло заставить его забыть, сколько еще будет боли. Но кислород только прояснил рассудок. В голове мешались названия сломанных костей. Ужасно. Непонятный диагноз. Жуткие раны. Каждая кричала о себе, и все кричали одновременно. Боль оглушала.

Бранч поднял дикий взгляд туда, где раньше темнело небо. Теперь не было ни неба, ни звезд. Облака и облака. Какой-то бесконечный купол. Бранч вдруг испытал приступ клаустрофобии. Нужно выбраться!

Он вдохнул еще раз, оставил маску, сбросил ненужный теперь шлем. Помогая себе здоровой рукой, выкарабкался из кабины. Сила тяжести швырнула его на землю. Ему казалось, что он съеживается и делается все меньше.

Сквозь боль вдруг прорезалось, словно расцвело, какое-то странное удовольствие. Это встало на место вывихнутое колено. Облегчение, которое испытал Бранч, было сильным, как сексуальная разрядка.

— Слава богу, — простонал он.

Майор отдыхал, лежа щекой в грязи и тяжело дыша. Старался сосредоточиться на своем облегчении, которое уже слабело, забывалось. Бранч представил себе дверь. Если он войдет, боль сразу прекратится.

За несколько минут Бранч немного оклемался. Лучше всего было то, что от перенасыщения крови газом руки и ноги онемели. Хуже всего были сами газы. Ужасная вонь. Травянистый вкус во рту.

— …«Танго-один», — донеслось до Бранча.

Он посмотрел вверх на просевший корпус своего «Апача». Голос доносился с заднего кресла.

— «Эхо Тан…»…ветьте!

Майор преодолел искушение лечь на землю. Он вообще не понимал, как еще может двигаться. Но нужно выяснить, что с Рамадой. И сообщить своим об опасности.

Бранч встал на подножку и прислонился к холодному алюминиевому корпусу. Вертолет лежал, покосившись набок; оказалось, машина повреждена гораздо больше, чем думал Бранч. Перегнувшись через борт, он посмотрел в отсек штурмана. Приготовился увидеть худшее.

Но там было пусто. В кресле лежал только шлем Рамады. Снова раздался голос, сначала едва слышно, затем громче:

— «Эхо Танго-один»…

Бранч взял шлем и натянул на голову. Майор вспомнил, что Рамада носил на забрале фото новорожденного сына.

— Говорит «Эхо Танго-один», — произнес он.

Голос у него оказался смешной — певучий и высокий, как в мультиках.

— Рамада! — Макдэниелс от облегчения позволил себе разозлиться. — Где ты шляешься, доложи обстановку! Что с остальными? Прием.

— Говорит Бранч, — сказал Элиас все тем же странным голосом. Видно, при падении вертолета он получил контузию — что-то случилось и со слухом.

— Майор, это вы? — донесся до него голос Макдэниелса. — Говорит «Эхо Танго-два». Как вы там? Прием?

— Рамада пропал, — сообщил Бранч. — Вертолет разбился.

С полминуты Мак переваривал услышанное. Затем деловито продолжил:

— Видим вас, майор, на инфракрасных приборах. Рядом с вертолетом. Оставайтесь на месте. Вам окажут помощь. Прием.

— Нет! — проскрипел Бранч птичьим голосом. — Ни в коем случае! Вы меня слышите?

Мак и прочие молчали.

— Не пытайтесь приблизиться, повторяю, не пытайтесь приблизиться! Турбины здесь не работают!

Все приняли известие без особой радости.

— Вас понял, — сказал Шульбе.

Макдэниелс продолжил:

— Майор, как ваше самочувствие?

— Самочувствие? — Кроме боли Бранч ничего не чувствовал. Он всего лишь смертный. — Терпимо.

— Майор… — Макдэниелс сделал неловкую паузу, — что у вас с голосом?

Значит, они тоже заметили?

Доктор медицины Кристи Чемберс тоже слушала.

— Это азот, — сообщила она.

Конечно, подумал Бранч.

— Элиас, вы можете подышать кислородом? Это необходимо.

Бранч вяло поискал маску Рамады, но ее, видимо, сорвало при крушении.

— Где-то в воздухе, — слабо сказал он.

— Достаньте! — потребовала Чемберс.

— Не могу, — сообщил Бранч.

Искать маску означало снова двигаться. И еще хуже — бросить шлем Рамады и потерять контакт с внешним миром. Нет, радио нужнее кислорода. Связь — это информация. Информация — это действия, действия — это спасение.

— Вы ранены?

Майор посмотрел на себя. У него по бедрам чиркали странные цветные лучики, и он понял, что это лазеры. Его вертолеты изучают местность, выбирая цели для своего оружия.

— Нужно найти Рамаду, — сказал он. — Вам его видно?

Но Макдэниелс не унимался:

— Вы можете двигаться?