Тиберий пытался что-то бормотать, Шандер в ответ удостоил его лишь одним взглядом, но таким, что расстрига то ли пискнул, то ли хрюкнул и постарался спрятаться за спинами своих подручных, однако «Серебряные» решительно вытолкнули его назад. Замок наконец подался, и Шандер рывком распахнул дверцу.

— Выходите!

Пленник не пошевелился.

— Выходите! — повторил Шандер.

— Ты забываешься, граф, — завизжал Тиберий. — Это — преступники и еретики…

— Кто бы они ни были, — отрезал Шандер, — они не звери, чтоб возить их в клетках. А вот ты, — лицо Шандера скривилось от отвращения, словно он наступил босой ногой на что-то мерзкое, — ты жрал из рук Михая, принял от него фальшивый сан, благословил на войну… Пока он ходил в победителях, он для тебя еретиком не был. Ты двойной предатель и, если это будет выгодно, будешь предавать и дальше. Неужели ты думаешь, что Архипастырь или Рене после всего примут тебя с распростертыми объятиями?!

— Как бы то ни было, именно я победил еретика и схватил его приспешников! И мои заслуги будут оценены по достоинству. — Тиберий еще что-то говорил, но Шандер его не слышал, так как в растрепанной, прятавшей лицо женщине, с трудом вылезавшей из клетки, он узнал Ланку. Ланку, которую он пытался спасти перед тем, как угодить в плен! Ланку, которую он когда-то учил скакать верхом и держать шпагу. Сестру его друга и сюзерена и… жену Михая Годоя!

— …сообщница богомерзкого еретика, чьи руки по локоть в крови невинных жертв, — бубнил Тиберий. Воины затаили дыханье. Ланка молчала, опустив голову, и только безуспешно пыталась стянуть на груди разодранное платье, а Уррик как мог прикрывал ее от посторонних взглядов.

— …за преступления перед Церковью Единой и Единственной, запрещенное ведовство и непотребную связь, — зудел Тиберий. Шандер отвел глаза от Иланы и поднял их к небу. Оно было огромным, чистым и равнодушным. Ему явно не было дела до того, что творится на грешной земле.

— …как ведьму! — конечный взвизг лжекардинала вернул Шандера к действительности. Никогда и никто, включая Михая Годоя, не вызывал у графа Гардани такого отвращения. Но Тиберий был прав. Вдова Михая и командир гоблинской стражи были ценной добычей, а взятие Высокого Замка и уничтожение владеющего магией Годоя — заслугой, за которую можно простить многое. Но Шандеру Гардани отчего-то не хотелось благодарить толстого клирика. Напротив!

Молчание затянулось. Нужно было что-то делать. Собственно говоря, все казалось очевидным. Пленных вместе с Тиберием, которому следовало выразить благодарность — как же, политика, Проклятый бы ее побрал! — надо было отправить в Кантиску в сопровождении сотни-другой «Серебряных», ему же надлежало мчаться в Гелань и принимать дела, но душа графа к столь очевидному решению не лежала.

Шандер был воином, а не интриганом, и победа, одержанная при помощи подонка и предателя, его не только оскорбляла, но казалась чем-то неправильным и опасным. Тем не менее в одном Шандер был уверен — к женщине, в каком бы преступлении она ни обвинялась, нельзя относиться по-скотски. Может, не расскажи ему в свое время Рене о судилище в Белом Мосту, затеянном синяками, он бы и повел себя иначе, хотя вряд ли… Граф Гардани был воспитан в убеждении, что врага следует убить, но не издеваться, и что глумление над тем, кто не может себя защитить, унижает не слабого, а сильного. Это все и решило.

— Бласко! — Молодой додекан появился немедленно. — Командуйте привал. Вон там, на лугу у озера. Выше Высочество, — он решительно поклонился Ланке, — я сожалею, что вынужден задерживать вас, вашу судьбу будут решать другие, но я выражаю свое сожаление о том, что с вами так обращались. Вы немедленно получите все необходимое. Ваш телохранитель может оставаться с вами и далее, впрочем, это как вам будет угодно! Да, Коста?

Темнобровый «Серебряный» что-то прошептал графу на ухо, и тот стремительно пошел за ним, велев Бласко приглядывать за Тиберием и его людьми.

Вернулся он быстро и совсем в другом настроении — мир вновь стал с головы на ноги и делился на порядочных людей и подлецов, с которыми можно было не церемониться.

— Где тут Гонза Когуть, клирик, известный под именем Евлалия, и братья Цокаи?

Двое названных, зябко поводя плечами, вышли вперед, третий попробовал затеряться в кучке черно-зеленых, но был ими вытолкнут. Люди Тиберия явно не относились к тем, кто будет закрывать собой товарища.

— Признаете ли вы, — Шандер говорил тоном, не допускающим возражений, — что доносили на недовольных Михаем Годоем, получая за это вознаграждение, а Евлалий к тому же нарушал тайну исповеди?

Трое молчали, причем физиономия Гонзы стала багрово-красной, а клирик и Курай смертельно побледнели.

— Что вы можете сказать в свое оправдание? Ничего? Повесить их. Немедленно.

Если «Серебряные» и удивились, то виду не показали. Трое были немедленно схвачены, и начались те жуткие приготовления, без которых не обходится ни одна война.

Обезумевший Имре Цокаи тщетно пытался вырваться из схвативших его сильных рук, а Гонза и Евлалий громко завопили, и из их воплей явствовало, что творили они все по приказу и с благословения Тиберия и прочих, что в доносах и прочих непотребствах виновны не только и не столько они… Имена сыпались, как горох. Выходило, что почти все шедшие с обозом, кроме, пожалуй, рядовых стражников, доносили, пытали, грабили, участвовали в казнях. Все что-то получили из рук Годоя и Тиберия или же присвоили сами… Они жили в домах погубленных ими людей, ходили в их драгоценностях, насиловали их жен и дочерей. Они доносили друг на друга и выхвалялись друг перед другом, проталкиваясь поближе к трону Годоя, и они же решили откупиться головой вчерашнего повелителя… Евлалий и Гонза не собирались умирать в одиночку и бросались все новыми и новыми подробностями, от которых лицо Тиберия позеленело, а клирик грохнулся на пыльную дорогу.

— Хватит! — поднял руку Шандер Гардани. — Что ж, не в моей власти судить тех, кто отмечен Церковью. Это дело Архипастыря и конклава. Зря я сломал клетку, похоже, это единственное место, достойное такой твари, — и граф брезгливо отодвинулся от туши лжекардинала. — Значит, так, ребята. Клириков придется гнать в Кантиску, другого выхода у нас нет. Но эти, — он обвел взглядом остальных пленных, — ответят здесь и сейчас. Церковь велит прощать своим врагам, но я не намерен прощать тех, на чьей совести сотни чужих жизней.

— Но, сигнор, — Бласко посмотрел на графа, словно видел его впервые, — может быть, не все они виноваты одинаково?

— Да, не все… Но жизнь у них одна, — Шандер словно бы сразу постарел, но лицо его выражало непоколебимую уверенность в своей правоте, — впрочем, сейчас мы все узнаем. Уррик пад Рокэ! — Гоблин, бесстрастно созерцавший предыдущую сцену, наклонил голову в знак того, что слышит. — Можешь ли ты поклясться честью, что кто-то из присутствующих здесь невиновен в убийствах и доносах?

— Нет, — последовал четкий ответ, — я могу поклясться честью только в том, что видел собственными глазами. Я могу назвать тех, в делах которых не сомневаюсь.