один род славился ею, но палач Гуля всех превосходил ростом и мощью. Говорили, что был он потомком обров[110] которые некогда покорили дулебов и, глумясь над ними, впрягали их в возы для своих женщин, покуда потомки несчастных не одержали победу и не прогнали прочь своих покорителей. Гуля Обр был лишь получеловеком, скорей уподобляясь приручённому зверю, вроде медведя, всегда лежавшего у ног старого Милоша. Ни в одну дверь он не мог войти, не согнувшись пополам; воз с сеном поднимал на плечи и нёс, как другие охапку сена. Ни один зверь не мог его побороть, а людей он сминал в руке, как солому. С головы до ног он покрыт был густым волосом и почти не нуждался в одежде. Ел Гуля чаще всего сырое мясо, а зимой спал в снегу. Самые жестокие приказания исполнял он, как приятное развлечение. Когда с ним заговаривали, он отвечал хохотом и нечленораздельным мычанием. В городище Гуля заменял многих, оттого что ни взбесившийся жеребец, ни другие звери не были ему страшны, лишь бы он поймал их.

Князь уже несколько раз обращал к нему взоры, а Обр, беспокойно переминаясь, поглядывал на своего господина; ему было нужно лишь мановение руки, и его он ждал. Трижды Милош поворачивал к нему голову, но в последний миг слово замирало на его устах.

Вдруг в ворота громко постучались, и послышались крики каких-то людей, требующих, чтобы им вернули молодых князей.

Слуга, поднявшись на помост, увидел внизу вооружённую толпу, к которой поминутно присоединялись все новые отряды, выходившие из лесу. По одежде и оружию легко было узнать немцев, поморян и кашубов, а среди них домочадцев Лешеков, которые смешивались с войском. Все громче и нетерпеливей становились крики толпы, явившейся за князьями.

Милоша охватило желание приказать Обру удавить обоих и выбросить за ворота их трупы.

С минуты на минуту возрастала толпа, осаждавшая ворота: войско, скрывавшееся в лесу, по сигналу стягивалось к городищу и окружало его со всех сторон. Стоявшие впереди настойчиво требовали выдачи своих князей. Стража, высыпав на вал, что-то кричала в ответ, вступив в перебранку с врагами, как то было в обычае в ту пору. Старший дружинник, увидев войска, стоявшие у ворот, в ужасе бросился к Милошу донести о нашествии врагов и о том, что городище не выдержит их натиска. Однако старик нимало не испугался и с проклятием прогнал прочь верного слугу.

Прибежала жена, пришёл и слепой его сын, но никто не мог уговорить взбешённого старца. Приезд сыновей Хвостека, напомнив ему о несчастье собственных его детей, с особой остротой вызвал в нём жажду мщения. И все же он не отваживался отдать приказание, готовое сорваться с его уст.

Между тем наступил вечер, но и в темноте по-прежнему раздавались крики толпы, расположившейся лагерем возле городища. Ни с той, ни с другой стороны не решались ещё начать бой и пока воздерживались от нападения, только переругивались изрыгая непотребные слова.

. Настала ночь, тёмная до черноты, даже звезды не могли разогнать сгустившийся мрак. Князь ещё ничего не сказал, хотя и позвал Обра, который стоял перед ним, заглядывая ему в глаза.

Уже поздней ночью слуга подошёл к воротам и крикнул военачальникам, требующим выдачи Лешеков, что, если они осмелятся напасть на городище, тотчас же слетят головы у обоих князей.

Несмотря на темноту, вся стража в полном вооружении выстроилась на валу. То были люди, чьи деды и прадеды служили этому роду; родившись рабами Лешеков, они привыкли к ним и, взирая на то, что происходило нынче, сожалели о минувших временах. Челядь Милоша помнила отца Попелека и свою службу при его дворе.

Милош был суров, его боялись, и жизнь тут была нестерпимо тягостна. Ночью перебранка у ворот незаметно перешла в перешёптывания и подстрекательства к измене.

В то время как Милош, расхаживая вдали, терзался внутренней борьбой, раздумывая, отомстить ли сыновьям Хвостека, или отпустить их с миром, приверженцы Лешеков подкупали его людей, которые должны были отпереть ворота.

Под утро, когда все затихло и, казалось, обе стороны, утомлённые ночным бдением, уснули, ворота бесшумно распахнулись, и ворвался отряд вооружённых всадников, а за ними и вся толпа ввалилась в городище. Затрещали ворота под напором ломившихся войск, и этот шум разбудил Милоша.

Когда старый князь, окружённый кучкой верных людей, среди которых был и Обр, с копьём в руке двинулся к воротам, домом его уже завладели немцы и поморяне: с криком и шумом они разбежались по двору, наводнив городище. Кто-то отвалил камень с ямы, где томились в заточении молодые князья, и выпустил их из темницы.

Рассвирепевшие люди, охваченные мстительной злобой, бросились резать и убивать. Первым пал старый Милош, пронзённый копьём. Обр, стоявший подле него, схватив несколько человек, размозжил им черепа о стволы дубов, но подоспели поморяне, сбили его с ног и, кучей навалившись на него, задушили. Другие ворвались в терем и, перед тем как его поджечь, дочиста разграбили, поспешно хватая добычу, а заодно закололи всех, кто тут был, не пощадив ни женщин, ни детей.

Утро встало над кровавым побоищем, устланным трупами; даже изменников, открывших ворота, перебили озверевшие пришельцы, никого не оставив в живых.

Пьяные дикари горланили, радуясь своей победе.

Под сенью дубов, среди трупов, стояли бледные от ужаса сыновья Хвостека, потрясённые близостью смерти, от которой они едва спаслись, и несчастьем, вызванным их собственной дерзостью.

Только днём они заметили, что Бумир и остальные Лешеки, которые доныне им сопутствовали, покинули их и скрылись.

Они поняли, что эта победа и кровавая месть были их поражением.

Последние из родичей, в ком они находили поддержку, отступились от них. Сыновья Хвостека остались одни с горсткой немцев и наёмниками, которые в любую минуту могли наброситься и на них.

Двор являл страшное зрелище. Кучами валялись где попало ограбленные трупы. В стороне лежали седобородый Милош, старая жена его, слепой Лешек, а подле них — перебитые собаки, задушенный Обр и медведь, пронзённый несколькими копьями. На вершине дуба перелетали с ветки на ветку перепуганные голуби и стрекотали две сороки.

Остатки стражи забились по углам, но их выволокли во двор и связали. Белку кашубы оставили в живых и, скрутив её верёвкой, заплаканную, обрызганную кровью, привели в дар победителям. Несчастная упала наземь подле трупа Лешека и, закрыв руками лицо, страшно выла, голося по покойнику.

С весёлыми песнями дикари увязывали награбленное добро и, навьючив добычей лошадей, уводили их со двора.

Среди старых дубов пылал опустевший дом. Послышалась команда выступать,