Документ получился противоречивым, и поставить подписи под ним членам Совета пришлось под давлением представителей протестантизма из Нидерландов, Швейцарии, Франции, Британии и США; они присутствовали на собрании синода и пообещали восстановить связи с единоверцами из немецкой протестантской церкви только в случае принятия теми на себя моральной ответственности. Если не считать общего признания, в декларации тактично отсутствовали любые упоминания о войне, но даже в таком виде текст возмущал германских протестантов, которые приравнивали его к унизительным уступкам союзникам, как тот же пункт Версальского договора в 1919 г. о виновности немцев за развязывание войны. Только в 1950 г. синод все же сдался перед очевидным: «Через умолчание и тишину» германские протестанты «виновны перед милосердным Богом за беззакония, творимые против евреев представителями нашего народа». Понадобились десятилетия для более откровенного и искреннего признания[1163].

Хотя политические левые очутились на гребне волны народной поддержки как в восточной, так и в западных оккупационных зонах, даже в исконном пролетарском Руре, в Саксонии и в Берлине они опирались на совсем иной культурный фундамент, чем до 1933 г. Вступавшее в ряды социал-демократов, коммунистов и профсоюзников новое поколение весьма и весьма отличалось от старых вожаков, вернувшихся из изгнания или заключения. Молодежь прошла через гитлерюгенд, Союз немецких женщин, Имперскую службу труда и воевала в расчетах ПВО или даже в частях вермахта. Возродить прежнюю организационную жизнь левых не представлялось возможным, как и вернуться к прежним моральным ценностям[1164].

После того как в апреле 1945 г. американская армия оккупировала Дюссельдорф, Марианна Штраус вышла из подполья и тут же с головой окунулась в политическую деятельность. Она проводила вечера и выходные на собраниях и митингах, поглощенная желанием добиться трансформации немецкого общества, чего так ждали она и другие члены маленькой организации социалистов, помогавшей ей прятаться с августа 1943 г. Марианна пыталась искать рекрутов для союза, ради чего вступила в заново образованную коммунистическую партию и сделалась активисткой в Союзе свободной немецкой молодежи. В апреле 1946 г. она перешла на постоянную работу в качестве журналиста-искусствоведа в коммунистическую газету Freiheit и служила в немецкой редакции Би-би-си в британской оккупационной зоне. Однако скоро Марианна признала в письме к британским родичам: «Уже совершенно очевидно, насколько иллюзорны наши надежды на способность Германии к развитию и изменению. Порой я чувствую, что немцы ничему не научились». Не прошло и года с мая 1945 г., когда Марианна автоматически идентифицировала себя перед союзниками не как еврейку, а как немку, но она уже более не причисляла себя к немцам и начала подумывать об отъезде из Германии[1165].

Взгляды времен войны не канули в Лету вместе с нацистским правлением. В июне 1945 г. один католический священник в Мюнстере говорил следователям союзников о том, насколько распространено в его области мнение о бомбежках как о «мести мирового еврейства». В августе американская разведка в Германии доносила, что немцы только «русских ненавидят больше, чем американцев». Немцы еще соглашались признать факт вынужденного вступления в войну Британии и Франции – так уж сложилось, – но не понимали причин американского вмешательства. Похоже, никто уже не помнил, что именно Гитлер объявил войну Соединенным Штатам. Опросы давали сотрудникам разведки картину, в которой «еврейская война» служила ключевым объяснением действий американцев против Германии, а поражение немцев, по всей видимости, только подтверждало в глазах населения «могущество мирового еврейства». Очень немногие – можно сказать, вообще никто – не задумывались об ответственности немцев как народа в целом за страдания евреев, хотя 64 % респондентов соглашались, что гонения на них выступали решающим фактором поражения Германии в войне. И все же оставалось значительное число опрошенных, хотя и меньшинство, 37 %, которые даже в условиях союзнической оккупации демонстрировали готовность поддерживать мнение, будто «уничтожение евреев, поляков и прочих неарийцев» было необходимо для «безопасности немцев». Совершенно очевидно, немцы в массе своей продолжали пребывать в убеждении относительно законности их «оборонительной войны» ради сохранения нации[1166].

Вовсе не того ждали победители из стана союзников. Американцы в 1945 и 1946 гг. развернули наиболее масштабную политику переучивания и денацификации, устраивая для немцев перед получением продовольственных карточек принудительные экскурсии в концентрационные лагеря или, в иных случаях, просмотры снятых в Бухенвальде и Дахау документальных фильмов. Многие отворачивались – не хотели или не могли смотреть. Другие начинали обличать фильмы и фотографии как часть пропагандистской кампании союзников. Даже само слово «переучивание», с его коннотациями с отправкой юных правонарушителей в исправительные дома или «антиобщественного элемента» – в концентрационные лагеря, звучало в представлении немцев как агрессия. Американцы скоро обнаружили, сколь ничтожные плоды приносят их усилия. В результате одиннадцати опросов, проведенных в период с ноября 1945 г. и по декабрь 1946 г., они выяснили, что в среднем 47 % согласны с утверждением, будто национал-социализм представлял собой «плохо воплощенную в жизнь хорошую идею». В августе 1947 г. доля готовых подписаться под таким мнением достигла 55 %. Уровень поддержки среди возрастной группы до 30, среди людей с гимназическим образованием, среди протестантов, жителей Западного Берлина и Гессена оказался еще выше – до 60–68 %. И это во времена, когда открытая пропаганда национал-социализма по-прежнему могла повлечь за собой смертный приговор![1167]