– Вы ничего не говорили мне об этом обстоятельстве, Арамис, – сказал Атос.

– Ба! В самом деле? Простите, это простая забывчивость с моей стороны.

– А теперь, – спросил Атос, – чем мы займемся до вечера? Мы, кажется, обречены на бездействие?

– Вы забыли, мой друг, что у нас есть неотложное дело.

– Какое и где именно?

– В Шарантоне, черт побери! Я надеюсь встретить там некоего господина де Шатильона, которого ненавижу с давних пор.

– Почему?

– Потому что он брат некоего Колиньи.

– Ах, правда… Я совсем было забыл… Это тот, который возомнил о себе, что он ваш соперник. Он был жестоко наказан за свою дерзость, мой друг. Поистине, это должно было бы удовлетворить вас.

– Да, но что поделаешь? Это меня не удовлетворяет. Я злопамятен. Это единственное, что во мне есть от церкви. Впрочем, вы сами понимаете, Атос, что совсем не обязаны сопровождать меня.

– Полноте, – сказал Атос, – вы шутите.

– В таком случае, мой друг, если вы действительно решились отправиться вместе со мною, нам нельзя терять времени. Я слышал барабанный бой, встретил несколько пушек и видел на площади у ратуши горожан, строившихся в боевой порядок; по всей вероятности, сражение произойдет возле Шарантона, как это вчера предсказывал герцог Шатильон.

– А мне казалось, что ночные переговоры несколько охладили воинственный пыл.

– Да, конечно, но драться все будут, хотя бы для того, чтобы лучше замаскировать эти переговоры.

– Бедные французы! – сказал Атос. – Они идут на смерть для того, чтобы Седан был возвращен герцогу Бульонскому и чтобы господин де Бофор стал пожизненным адмиралом, а коадъютор – кардиналом.

– Полноте, полноте, дорогой мой! – сказал Арамис. – Сознайтесь, что вы не философствовали бы на эту тему, если бы Рауль ваш не был замешан во всей этой сумятице.

– Может быть, вы и правы, Арамис.

– Итак, направимся туда, где происходит сражение; это будет верным средством найти д’Артаньяна, Портоса, а может быть, и Рауля.

– Увы! – сказал Атос.

– Друг мой, – сказал Арамис, – так как мы теперь в Париже, то, мне кажется, вы должны бросить привычку поминутно вздыхать. Война так война, мой милый Атос. Разве вы уже перестали быть военным и сделались духовным лицом? А! Поглядите-ка, вот маршируют горожане; разве это не увлекательно? А этот капитан, посмотрите, у него совсем военная выправка!

– Они выходят из улицы Мутон.

– Барабанщик впереди. Совсем как настоящие солдаты. Да взгляните же на этого молодца, как он раскачивается да выставляет грудь колесом.

– Ого! – воскликнул Гримо.

– Что такое? – спросил Атос.

– Планше, сударь.

– Вчера он был лейтенантом, – сказал Арамис, – сегодня он капитан, а завтра будет полковником. Через неделю этот молодчик станет маршалом Франции.

– Порасспросим-ка его, – сказал Атос.

Они подошли к Планше, который, гордясь тем, что его видели во время исполнения им служебных обязанностей, с важным видом объяснил, что ему дано приказание занять позицию на Королевской площади вместе с двумястами людей, составляющими арьергард парижской армии, и оттуда двинуться к Шарантону, когда явится надобность.

Так как Атос и Арамис направлялись в ту же сторону, они примкнули к маленькому отряду. Планше довольно ловко проделал несколько маневров со своими людьми на Королевской площади и в конце концов построил их в арьергарде длинной цепи горожан, расположившихся вдоль улицы Сент-Антуан в ожидании сигнала к бою.

– Денек будет жаркий, – воинственным тоном заявил Планше.

– Да, конечно, – ответил Арамис. – Но только неприятель отсюда далеко.

– Ничего, сударь, – сказал один из солдат, – скоро расстояние сократится.

Арамис поклонился, потом, обернувшись к Атосу, сказал:

– Меня не соблазняет располагаться лагерем вместе с этими людьми на Королевской площади. Едем вперед: мы увидим все гораздо лучше.

– Кроме того, господин Шатильон не явится искать вас на Королевской площади! Итак, вперед, мой друг!

– Да ведь и вы собирались сказать два слова господину де Фламарану?

– Друг мой, – сказал Атос, – я решил не вынимать шпагу из ножен, пока меня не заставят это сделать.

– С каких это пор?

– С той минуты, как я вынул из ножен кинжал.

– Вот что! Вы все еще вспоминаете господина Мордаунта. Не хватает, дорогой мой, чтобы вы терзались угрызениями совести из-за того, что его убили.

– Ш-ш… – произнес Атос, прикладывая палец к губам и улыбаясь столь характерной для него грустной улыбкой, – не будем говорить о Мордаунте; это принесет нам несчастье.

Атос поскакал к Шарантону через предместье и Феканскую долину, черневшие вооруженными горожанами.

Арамис, само собой разумеется, отставал от него не больше чем на голову лошади.

По мере того как Атос и Арамис продвигались вперед, проезжая мимо войск, расположенных эшелонами, они замечали, что доспехи сменялись блестящими латами, а пестрые алебарды новенькими мушкетами.

– Мне кажется, здесь и будет настоящее поле сражения, – сказал Арамис. – Посмотрите на этот кавалерийский отряд у моста, с пистолетами наготове. Берегитесь, везут пушку!

– Послушайте, мой друг, – сказал Атос, – куда это вы привели меня? Мне кажется, что все окружающие нас люди принадлежат к королевскому войску. Не сам ли это Шатильон едет нам навстречу со своими двумя бригадирами?

С этими словами Атос обнажил шпагу, меж тем как Арамис, решив, что они в самом деле перешли черту парижского лагеря, схватился за пистолеты.

– Здравствуйте, господа, – сказал герцог, приблизившись к ним, – я вижу, вы не понимаете, что тут происходит, но одно слово вам все объяснит. У нас перемирие. Сейчас происходит совещание: принц, господин де Рец, Бофор и герцог Бульонский обсуждают положение дел. Поэтому одно из двух, шевалье: или дело не наладится, и мы тогда еще встретимся, или все будет улажено, и я, избавившись от командования, опять-таки смогу встретиться с вами, шевалье.

– Сударь, – сказал Арамис, – я больше ничего не желаю. Но позвольте предложить вам один вопрос.

– Пожалуйста.

– Где находятся уполномоченные?

– В самом Шарантоне, во втором доме направо при выезде из Парижа.

– Это совещание было заранее условлено?

– Нет, оно явилось, по-видимому, результатом нового предложения, которое кардинал Мазарини сделал вчера вечером парижанам.

Атос и Арамис, улыбнувшись, переглянулись друг с другом; им было лучше всех известно, каковы были эти предложения, кому они были сделаны и кто их сделал.