— И что же делать?

— Если хотите жить, ступайте в церковь, исповедуйте грехи, молитесь, ведите благочестивую жизнь.

Зная, что спорить бесполезно, Керис не удержалась:

— Умирающий от голода должен идти в церковь, но ему еще нужна пища.

Мать Сесилия одернула помощницу:

— Сестра Керис, тебе не нужно больше говорить.

— Но можно спасти столько…

— Хватит.

— Это вопрос жизни и смерти!

Настоятельница понизила голос:

— Никто тебя не слушает. Прекрати.

Целительница понимала, что аббатиса права. Сколько ни спорь, послушают священников. Она закусила губу и ничего больше не сказала. Карл Слепой затянул гимн, и монахи потянулись вереницей обратно к собору. За ними последовали монахини, толпа рассосалась. Когда вышли из собора во дворик, мать Сесилия чихнула.

Каждый вечер Мерфин, укладывая Лоллу спать в «Колоколе», пел ей, читал стихи или рассказывал сказки, а дочь задавала ему странные, неожиданные для трехлетней девочки вопросы — то совсем детские, то серьезные, то смешные. Сегодня мастер пел дочери колыбельную, и кроха расплакалась.

— Почему умерла Дора?

Так вот в чем дело. Лолла привязалась к Доре. Они проводили вместе много времени, заплетали друг другу косички; дочь Ткача, играя, учила маленькую подругу считать.

— У нее была чума, — ответил Мерфин.

— У мамы тоже была чума. — Лолла перешла на итальянский, который еще не совсем забыла: — La moria grande.

— У меня она тоже была, но я выздоровел.

— И Либия.

Деревянную куклу Либию девочка привезла с собой из Флоренции.

— У Либии была чума?

— Да. Она чихала, у нее был жар, пятна, но монахиня ее вылечила.

— Я очень рад. Значит, опасность миновала. Никто не заболевает чумой дважды.

— И у тебя миновала?

— Да. — Это показалось ему хорошей точкой для завершения разговора. — А теперь давай спать.

— Спокойной ночи.

Фитцджеральд пошел к двери.

— А Бесси не заболеет? — спросила дочь.

— Спи.

— Я люблю Бесси.

— Это здорово. Спокойной ночи.

Мерфин закрыл дверь. Общий зал внизу был пуст. Все стали бояться людных мест. Несмотря на слова Годвина, кое-кто услышал и Керис. Мастер почувствовал вкусный запах и, поведя носом, зашел на кухню. Бесси помешивала что-то в котле над огнем:

— Фасолевый суп с окороком.

Зодчий уселся за стол с хозяином «Колокола», крупным человеком лет пятидесяти, отрезал себе хлеба, а Пол налил ему кружку эля. Бесси подала суп. Бесси и Лолла полюбили друг друга. На день Мерфин нанял няню, но радушная хозяйка частенько присматривала за Лаурой по вечерам, и девочка тянулась к ней.

Небольшой собственный дом зодчего на острове Прокаженных не шел ни в какое сравнение с pagaletto во Флоренции, и мастер с радостью оставил его Джимми. В «Колоколе» было удобно: тепло, чисто, всегда вкусная сытная еда, хорошее вино и эль. Строитель каждую субботу платил по счету, но в остальном с ним обращались как с членом семьи, и он не торопился съезжать.

С другой стороны, нельзя же здесь жить вечно. А Лолла очень расстроится, лишившись Бесси. За короткую жизнь малютке пришлось расстаться уже слишком со многими. Ей нужна стабильность. Может, лучше выехать поскорее, пока она еще не чересчур привязалась к толстушке?

После ужина Пол отправился спать, а Бесси налила Мерфину еще эля, и они уселись у огня.

— Сколько человек умерло во Флоренции?

— Тысячи. А может, десятки тысяч. Невозможно подсчитать.

— Интересно, кто следующий в Кингсбридже.

— Я думаю об этом все время.

— Может, и я.

— Очень этого боюсь.

— Хотелось бы полюбить кого-нибудь, прежде чем помру.

Фитцджеральд улыбнулся, но ничего не ответил.

— Я никого не знала с тех пор, как умер мой Ричард, а это больше года.

— Ты скучаешь по нему.

— А ты? Когда у тебя последний раз была женщина?

Мастер не приближался ни к кому после смерти Сильвии. Теперь же с грустью осознавал, что не был по-настоящему благодарен ей за любовь.

— Примерно то же самое.

— Жена?

Он кивнул:

— Да упокоится душа ее в мире.

— Долгонько.

— Да.

— Но ты не пойдешь с кем угодно. Тебе нужно любить.

— Скорее всего ты права.

— И я такая же. Это замечательно, лучше всего на свете, но только если действительно любишь. У меня был всего один мужчина, мой муж. Я никогда на сторону не бегала.

Мерфин с интересом подумал, правда ли это. Как знать? Бесси казалась искренней, но так говорят все женщины.

— А ты? — спросила она. — Сколько у тебя было женщин?

— Три.

— Жена, до нее Керис и… кто еще? А, помню, Гризельда.

— Не скажу.

— Не волнуйся, и так все всё знают.

Мастер печально улыбнулся. Конечно, все всё знали. Может, не знали точно, догадывались, но, как правило, оказывались правы.

— Сколько сейчас маленькому Мерфину Гризельды? Семь? Восемь?

— Десять.

— У меня потолстели колени. — Бесси приподняла юбку и показала ему колени. — Мне никогда они не нравились, а Ричарду нравились.

Мерфин взглянул. Колени пухлые, с ямочками. Белые бедра.

— Он их всегда целовал. Хороший был человек. — Белл поправила платье, как бы опуская его, но на самом деле на секунду приподняла. — Он любил меня целовать, особенно после купания. Я привыкла, мне нравилось. Мужчина может делать с женщиной, которая его любит, все, что угодно, правда?

Это уже слишком. Фитцджеральд встал:

— Может, ты и права, но такие разговоры до добра не доводят, так что пойду-ка я спать.

Хозяйка грустно улыбнулась:

— Спи сладко. А если тебе станет одиноко, я здесь, у огня.

— Я запомню.

Мать Сесилию положили не на матрац, а на кровать, прямо перед алтарем. Монахини пели и молились возле нее день и ночь напролет, по очереди. Настоятельнице регулярно протирали лицо прохладной розовой водой, у кровати всегда стояла кружка с прозрачной водой из фонтана, но это ничего не меняло. Она угасала так же быстро, как и остальные, носом шла кровь, открылось женское кровотечение, дышать становилось все труднее, пришла неутолимая жажда.