– Когда шесть лет назад я поступил на работу в…

– На самом деле я не статистка. Просто моего мужа забрали в армию – надо же как-то убивать время. Видите того высокого блондина? Это режиссер, Жозеф де Маргуйя. Славный мужик…

– Он вам нравится?

– О, постельные дела не по мне. И потом, он сейчас живет с малышкой Жинетт. Вы уж мне поверьте, ремесло не из приятных.

И она, напевая, удалилась, оставив статиста стоять посреди коридора. Ему было немного стыдно, что он всего лишь статист, но тут он увидел себя в зеркале, и его настроение сразу улучшилось.

В коридоре по-прежнему царило некоторое оживление. Частенько мимо парами проходили какие-то существа, на вид такие же статисты, как и он. Смотреть на них было мало радости: нашпигованные разделенным тщеславием и излучавшие довольство, которого им хватало за глаза, чтобы ничем больше не заниматься. Один был такой, что и в гриме не нуждался. Очень смуглый, в светлом пиджаке и шелковом цветастом шейном платке, лет этак тридцати восьми – сорока, кичливый донельзя. Статисты напускали на себя таинственный, иносказательный вид.

Утро уже приближалось к концу, а снимать все не начинали. Однако незадолго до полудня в коридорах наметилось несколько более целенаправленное движение, и все исподволь подтянулись к павильону.

V

– Вот вы, господин с саксофоном, – сказал режиссер, – встаньте там, сзади, у пианино. А вы, контрабасист, за ним. Вы… А кто у вас тут главный?

Трубач сделал шаг вперед и сжал протянутую руку Жозефа де Маргуйя, которая хрустнула, но выдержала.

– Понимаете, – сказал режиссер, – первый наезд на вас я делаю с панорамированием. Сначала в кадр попадает шейкер с барменом, затем камера поворачивается, захватывая танцующие пары в малом гроте, потом вас, потом вход в кабаре, где на тандеме появляются Робер и Жизель.

Трубач кивнул.

– А теперь, – режиссер посмотрел на часы, – пойдем пообедаем.

Привычным жестом он откинул голову и, слегка покачивая бедрами, присоединился к своему первому ассистенту.

Очарованный обаятельной внешностью тенор-саксофониста Патрика Вернона, статист приблизился к музыкантам и робко попытался к ним пристроиться.

– Вы давно играете? – спросил он.

– Нет, – ответил Патрик, – всего год. Раньше я играл на трубе, но это куда скучнее.

– Шесть лет назад, – начал статист, – когда я ушел из лицея, я немного играл на скрипке, но потом…

– Для джаза скрипка не годится, на ней слишком сложно не фальшивить. И потом, ей не хватает мощи.

– Вы все хорошо играете. Как вы называетесь?

– У нас не постоянный состав, – сказал трубач. – Когда Гнильом предложил мне изображать музыканта в оркестре, он сказал, что играть нам не придется. Достаточно надувать щеки под заранее записанную фонограмму.

Этот технический термин впечатляюще срезонировал в слуховом органе статиста и иррадиировал во все стороны.

– И то сказать, – продолжал трубач, – у меня два парня в группе не играют, два саксофониста. Один сидит на ударных, другой студент-политолог. С одним саксофоном получается лучше.

– Не надо было мне после лицея бросать скрипку, – сказал статист. – В то время я не думал, что стану статистом. Я доволен, что я им стал. Шесть лет назад мне пришлось…

– Так вы статист? – спросил трубач.

– Мне больше хотелось бы стать музыкантом, – вежливо ответил статист.

– Вы не правы… Я вот инженер… Но и то правда: быть музыкантом все же не так муторно, как статистом…

К ним подошла миловидная девица.

– Скажите, а как называется ваш оркестр? – спросила она.

– У нас не постоянный состав, – ответил трубач и зыркнул на статиста, потому что несколькими мгновениями раньше сказал ему точь-в-точь то же самое.

Статист вздохнул и, набравшись смелости (уж больно она была красивая), спросил:

– Вы статистка?

– Нет, я журналистка, это для газеты…

После этого статист пошел к себе в артистическую уборную, чтобы в одиночестве съесть свой бутерброд с пескадором; ему снова стало стыдно, но потом он решил, что непременно научится играть на гитаре, и приободрился.

VI

Времени на обед отводили немного.

Вспомнив прочитанное в киноеженедельниках, он пришел к выводу, что где-то тут должен быть бар, но не отважился отправиться туда в одиночку в первый же день. Он снова выпил воды из-под крана, и рассерженный кран, повернув свою лебединую шею, обильно полил его. Отфыркиваясь, статист отправился за полотенцем к полке, где лежал чемодан. Полка накренилась и свалила чемодан ему на голову, как раз когда он, наполовину ослепший, пытался нашарить в кармане ключ. Другие уже поели и высыпали в коридоры; теперь, когда он начинал их различать, он заметил, как их много, и почувствовал себя очень одиноким под доносившийся из окна топот. Наконец он отыскал ключ, отпер чемодан, вытер лицо и, прежде чем выйти из уборной, привел все в порядок.

Как раз в этот момент по коридору в темно-синей рубашке с засученными до локтей рукавами проходил первый ассистент режиссера Морей. Худой, лет тридцати пяти, довольно симпатичный, почти не обремененный волосами.

– Сейчас будут снимать? – спросил кто-то рядом.

– Не сразу… Придется обождать… Часок, чуть поменьше… А потом начнем, – ответил Морей и вытащил из кармана корнерезку, которой шалости ради перерезал трубу центрального отопления, тянувшуюся вдоль коридора.

Вернувшись к себе, статист уселся на стул.

В комнате 18 музыканты настраивали свои инструменты и пробовали взять несколько трудных нот, когда на пороге появился Гнильом, автор музыки к фильму.

– Ну как, ребята, все путем? – осведомился он.

– Здравствуйте, господин Гнильом, – сказал руководитель оркестра, который у себя в конторе усвоил, какое значение некоторые придают тому, что их фамилия следует за обращением «господин», и часто пользовался этой коммерческой уловкой.

– Здравствуйте, господин Савен, – сказал Гнильом.

Гнильому было не больше тридцати пяти – малюсенький, симпатичный, по происхождению гитарист.

– Так вы знаете, что играете?

– Сейчас мы играем другое. Ваше мы сыграли чуть раньше, а это просто музыка для танцев, скорее медленная…

– Да, это для контраста, – сказал Гнильом, – у меня тут для вас есть один медленный вальсок, что-то вроде английского, вы можете сыграть его в этом эпизоде. Называется «Лишь мы вдвоем», я сейчас напою.

Он взял гитару и, аккомпанируя себе, напел мелодию.

Со второй репризы труба и тенор-саксофон с некоторой долей приближения подхватили тему и, чтобы она стала повеселее, продолжили в ритме свинга. Рефрен был в стиле Гнильома – из тех, что цепляется к вам и не дает покоя безумными ночами.

Вскоре, привлеченная шумом, в дверях показалась кинозвезда Жизель Декарт.

– Это вы сочинили? – спросила она Гнильома, протягивая ему руку. – Еще разок не сыграете? – обратилась она к Савену, одарив его улыбкой