– Это… Это то, что я думаю? – не очень доверяя собственным глазам и пальцам, державшим кольцо, осторожно спросила она. Золотой легкий ободок лег в ладонь, как влитой.

Эдвард не встал на колени, как полагалось – не от неуважения к ней, как она поняла с внезапно проснувшимся отстраненным весельем, а просто оттого, что ему самому было очень страшно в эту секунду. Вместо этого он осторожно, неуверенно взял ее ладонь в свои и принял кольцо, держа так, словно готовился уже надеть, но все еще страшился вдруг выронить его и этим испортить все:

– Я хочу построить это Новый Свет вместе с тобой, Эрнеста Морено. Клянусь, что буду тебе самым верным и заботливым мужем, если ты… – Запнувшись, он умолк и спросил чуть тише: – Ты станешь моей женой?

Девушка молчала, глядя ему прямо в лицо своими черными глазами: Эдвард так и не привык к этому выражению в глубине ее зрачков. В подобные моменты ему хотелось выхватить саблю и рубить, рубить, крушить все вокруг себя – лишь бы только она никогда больше не смотрела с такой болью и такой надеждой на этот мир. И на него, конечно же, на него, недостойного, неспособного подарить ей все возможное счастье, всю радость в жизни – только собственное сердце, которое и так уже давно, очень давно, быть может, от самого начала времен принадлежало ей одной…

– Соглашайся! – вдруг крикнул кто-то из толпы, и Эрнеста, вздрогнув, огляделась по сторонам: все пираты вокруг, на минуту забыв о вожделенных документах, кто с одобрительной усмешкой, а кто – с пониманием в глазах – все они смотрели в эту минуту на них двоих. Затем она медленно, лукаво опустила свои длинные темные ресницы, пряча взгляд, и подняла его уже на одного своего возлюбленного.

– Да, Эдвард, – чуть слышно ответила она, прижимаясь щекой к его плечу – как ни странно, эполеты нисколько не мешали ей в этом – и скорее почувствовала кожей, чем увидела своими глазами, как Дойли бережно надел кольцо на ее безымянный палец.

Они не поцеловались сразу же после этого: вокруг было слишком много людей, и Морено с затаенной, озорной и почти детской веселостью, еще не до конца угасшей в ней, поняла вдруг, что это мешает не ей одной.

– Пойдем отсюда? – сжимая ее крепкую и сильную, но все равно крохотную в сравнении с его собственной ладонь, спросил Эдвард – и прямо так, все еще не отпуская, сначала просто повел за собой через всю толпу оборачивавшихся с нескрываемым удивлением пиратов, а затем все больше ускоряя шаг – словно боясь, что им двоим не хватит времени друг для друга. Уже в дверях Морено обогнала его и, не отнимая руки, с усмешкой накрыла горячей второй ладонью его локоть.

Во двор они выбежали вместе, то и дело сталкиваясь плечами и смеясь с нескрываемым торжеством – над всем этим безбожно равнодушным миром, над остолбеневшими окружающими и над собственной глупостью, помешавшей им поступить намного раньше – и огромное, бескрайнее море людей мгновенно сомкнулось вокруг них тесным кольцом, скрыв от чужих глаз.

А море – другое, настоящее, великое и могучее, безмятежно перекатывавшее свои воды к самому горизонту, ответило лишь тихим веселящимся рокотом, изогнув гребни своих волн в виде тысяч усмешек. Море знало все тайны людей: трусливых и смелых, жестоких и милосердных, подлых и справедливых, отчаявшихся и исполненных надежды – всех, кто когда-либо пересекал его под флагом цвета свободы и крови: флагом, который от начала времен поднимали храбрые люди, которые назывались пиратами.