Глядя на лица собеседников, Робин Грей ясно видел, что на них написано. Он привык к окружавшей его ненависти. Он ненавидел еще сильнее, и так было всегда.

После войны Грей хотел остаться в регулярной армии, но не вышло: вокруг было пруд пруди капитанов с наградами, отличившихся в боях, а он провел всю войну в Чанги. Исполненный негодования и обиды, он пошел работать механиком в Кроли, на большой завод по производству легковых машин. Вскоре стал профсоюзным активистом и организатором, потом подвизался на небольших должностях в Генеральном совете тред-юнионов. Пять лет назад был избран членом парламента от лейбористской партии и сделался язвительным, сердитым, враждебно настроенным «заднескамеечником», протеже покойного социалиста левого толка Эньюрина Бивена.[193]

– Да, мы избавились от Черчилля, а когда победим в будущем году, то отправим на свалку еще больше старых, надоевших порядков и порочных установлений, навязанных высшим классом. Мы национализируем всю промышленность и…

– Помилуйте, Робин, – поморщился сэр Чарльз, – это же банкет, а не трибуна в Гайд-парке. Мы же договорились во время поездки не вести разговоров о политике.

– Вы правы, сэр Чарльз. Я лишь ответил на вопрос тайбаня. – Грей повернулся к Данроссу. – Как дела у Благородного Дома?

– Хорошо. Очень хорошо.

– А в сегодняшней дневной газете говорится, что на ваши акции идет накат.

– Один из конкурентов валяет дурака, не более того.

– А массовое изъятие вкладов из банков? Это как?

– Это серьезно. – Данросс тщательно подбирал слова. Он знал, насколько сильно антигонконгское лобби в парламенте, знал, что многие члены всех трех партий выступают против колониального статуса Гонконга, против того, что в нем не проводятся выборы, знал, что британские бизнесмены завидуют здешним свободам, а больше всего – низким налогам.

«Ничего, – думал он. – С тысяча восемьсот сорок первого года мы пережили не один враждебный парламент, а также пожары, тайфуны, эпидемии, чуму, эмбарго, депрессию, оккупацию и периодические потрясения, которые прокатываются по всему Китаю. Как-нибудь выживем и дальше».

– Отток вкладчиков произошел только из «Хо-Пак», одного нашего китайского банка, – пояснил он.

– Он ведь самый большой, да? – спросил Грей.

– Нет, не самый. Но большой. Мы все надеемся, что банк справится с этой проблемой.

– Если он разорится, что будет с деньгами вкладчиков?

– К сожалению, они их потеряют, – признал Данросс, загнанный в угол.

– Вам нужны английские законы о банках.

– Нет, мы считаем, что наша система работает очень хорошо. Как вам Китай? – спросил Данросс.

Не успел сэр Чарльз и рта раскрыть, как Грей уже говорил:

– Большинство из нас считает, что Китай опасен, настроен враждебно. Его нужно изолировать, а границу с Гонконгом закрыть. Китайцы не скрывают намерения бросить вызов всему миру. Китайский коммунизм – лишь предлог для диктатуры и эксплуатации народных масс.

Данросс и остальные гонконгские янь даже побледнели, когда сэр Чарльз резко произнес:

– Извините, Робин, но это лишь ваша точка зрения и точка зрения комм… э-э… Маклина. Я придерживаюсь совершенно противоположных взглядов. Я считаю, что китайцы весьма искренне пытаются справиться с существующими проблемами, которые ужасны, громадны и, как мне кажется, неразрешимы.

– Слава богу, там скоро начнется большая заваруха, – презрительно фыркнул Грей. – Даже русские это поняли. Иначе почему они убрались оттуда?

– Да потому, что Советы и Китай – враги. У них общая граница на пять тысяч миль. – Данросс старался сдерживаться. – Они никогда не доверяли друг другу. В Китай захватчики всегда приходили с запада, а в Россию – с востока. Россия издавна мечтала завладеть Китаем.

– Ну что вы, мистер Данросс, – начал Бродхерст. – Вы, несомненно, преувеличиваете.

– России выгодно, чтобы Китай был бессильным и раздробленным, а Гонконг лишился своей мощи. России нужно, чтобы Китай был слабым. Это краеугольный камень политики Советов.

– В России, по крайней мере, живут цивилизованные люди, – объявил Грей. – А в «красном» Китае – фанатики, опасные и невежественные. Их нужно изолировать, по крайней мере от Гонконга.

– Чепуха! – энергично возразил Данросс. – Китай – самая древняя цивилизация на земле. Он изо всех сил стремится к дружбе с Западом. Это прежде всего китайская держава, а потом уж коммунистическая.

– Благодаря Гонконгу и вам, «торговцам», коммунисты держатся у власти.

– Вздор! Ни Мао Цзэдуну, ни Чжоу Эньлаю ни мы, ни Советы в Пекине не нужны!

– По-моему, «красный» Китай и советская Россия одинаково опасны, – выразил свое мнение Хью Гутри.

– Какое может быть сравнение! – воскликнул Грей. – В Москве едят ножами и вилками и знают толк в еде! А что было в Китае? Отвратительная еда, паршивые гостиницы и бесконечные лицемерные разговоры.

– Честно говоря, я что-то совсем не понимаю вас, старина, – раздраженно заметил сэр Чарльз. – Вы изо всех сил старались попасть в эту комиссию. Предполагалось, что вы заинтересованы в азиатских делах. А от вас никакого толку – одни жалобы.

– Критиковать не значит жаловаться, сэр Чарльз. Откровенно говоря, я за то, чтобы не предоставлять «красному» Китаю никакой помощи вообще. Никакой. А по возвращении я собираюсь выдвинуть предложение о коренном изменении статуса Гонконга: наложить эмбарго на все товары, вывозимые из коммунистического Китая и ввозимые туда; немедленно провести здесь выборы; ввести настоящие налоги, настоящее профсоюзное движение и настоящую британскую социальную справедливость!

Данросс упрямо выпятил подбородок:

– Тогда вы лишите нас нынешнего положения в Азии!

– Всех тайбаней – да, но народ – нет! Русские были правы насчет Китая.

– Я говорю о свободном мире! Господи боже мой, неужели кому-то еще не ясно: советская Россия нацелена на гегемонию, на то, чтобы править всем миром и уничтожить нас. А Китай – нет, – вздохнул Данросс.

– Ты не прав, Иэн. Ты за деревьями не видишь леса, – процедил Грей.

– Послушай! Если Россия…

– Россия лишь пытается решить свои проблемы, мистер Данросс, – мягко перебил его Бродхерст. – И одна из них – американская политика сдерживания. Советам нужно, чтобы их оставили в покое, чтобы их не брали в кольцо болезненно самолюбивые янки, которые держат упитанные пальцы на пусковых кнопках ядерного оружия.