однако дров так и остался лежать ничком, размышляя над тем, что ему открылось. Он понял, как мало знал о своем товарище и как многое из того, что касалось Монтолио, он считал само собой разумеющимся.

– А теперь пошли, – сказал Монтолио. – Первый урок этой ночи окончен. Это был полезный урок, но нам предстоит еще многое успеть.

– Ты же сказал, что я смогу поспать, – напомнил ему Дзирт.

– Не думал, что ты такой доверчивый, – тотчас же ответил Монтолио и ухмыльнулся.

* * *

Пока Дзирт усердно впитывал все те уроки, которые Монтолио преподавал ему этой ночью и в последующие дни, старый следопыт, в свою очередь, собирал сведения о дрове. В основном их занятия касались настоящего времени: Монтолио знакомил Дзирта с окружающим миром и учил, как выжить в нем. Но неминуемо и тот и другой, в особенности Дзирт, возвращались к воспоминаниям о прошлом. Это превратилось в своего рода игру: кто-то из двоих рассказывал о каком-нибудь давнем событии, больше для того, чтобы поразить товарища, чем с целью извлечь из этого пользу. Память Монтолио хранила множество историй о годах, которые он провел в дороге, о славных битвах против гоблинов, а также о шутливых розыгрышах, которые устраивали друг другу обычно серьезные следопыты. Дзирт оставался немного замкнутым, когда дело касалось его прошлого, однако его рассказы о Мензоберранзане, о царящих в Академии злобе и коварстве, а также о диких войнах между семьями превосходили все, что мог вообразить Монтолио.

Но как бы ни были замечательны истории дрова, Монтолио знал, что Дзирт сдерживает себя, потому что на его плечах тяжким грузом лежит вина. Поначалу следопыт не делал попыток давить на друга. Он был терпелив и удовлетворялся тем, что они с Дзиртом исповедуют одинаковые принципы и (что стало ему ясно после того, как он убедился в решительном улучшении способностей Дзирта как следопыта) одинаково смотрят на мир.

Однажды ночью, при серебристом свете луны, Дзирт и Монтолио удобно устроились на деревянных креслах, которые следопыт разместил высоко среди ветвей большого вечнозеленого дерева. Яркое сияние убывающей луны, которая то и дело пряталась за быстро несущиеся разорванные облака, завораживало дрова.

Монтолио, на коленях которого уютно разлеглась Гвенвивар, конечно, не мог видеть луну, но испытывал не меньшее наслаждение от свежего ночного воздуха. Он задумчиво теребил густой мех на мощной шее Гвенвивар и слушал разнообразные звуки, доносимые ветерком, – болтовню тысяч существ, которых дров даже не замечал, несмотря на свой более чуткий слух. Монтолио время от времени посмеивался, особенно когда услышал, как полевая мышка пронзительно верещит на филина (возможно, Ух-Уха) за то, что он прервал ее трапезу, заставив спрятаться в норку.

Глядя на Гвенвивар и следопыта, нашедших общий язык, Дзирт ощутил острую боль, которую причиняли ему дружба и чувство вины.

– Может быть, мне не следовало сюда приходить, – прошептал он, снова обращая задумчивый взгляд к луне.

– Почему? – тихо спросил Монтолио. – Тебе не нравится моя еда?

Дзирт повернулся к нему с мрачным видом, но был обезоружен улыбкой старика.

– Я имею в виду поверхность, – объяснил дров, засмеявшись помимо воли. Иногда мне кажется, что мой выбор эгоистичен.

– Когда нужно выжить, обычно так и бываем – ответил Монтолио. – Были случаи, когда я и сам чувствовал то же самое. Однажды мне пришлось вонзить свой меч в сердце человека. Жестокость мира вызывает страшные угрызения совести, но, к счастью, это страдание проходит, и, уж конечно, о нем не следует помнить во время битвы.

– Как бы я хотел, чтобы оно прошло, – заметил Дзирт, обращаясь скорее к самому себе или к луне, нежели к Монтолио.

Это замечание поразило старика. Чем ближе становились они с Дзиртом, тем сильнее следопыт чувствовал какую-то тяжесть, обременявшую его друга. По меркам эльфов дров был еще молод, но он уже обладал жизненным опытом и мастерством воина, превосходя в этом многих профессиональных бойцов. Безусловно, кое-что из того, что унаследовал Дзирт от своего темного мира, было неприемлемым на поверхности. Однако, по мнению Монтолио, Дзирту удалось бы преодолеть недоверие и предубеждение и прожить долгую благополучную жизнь, благодаря многочисленным талантам. Что же такое, размышлял Монтолио, мучает этого эльфа? Дзирт страдал чаще, чем улыбался, и наказывал себя больше, чем стоило.

– Истинно ли твое страдание? – спросил Монтолио. – Видишь ли, большей частью страдания вовсе не таковы. Чаще всего самовнушенные терзания основаны на ложном восприятии. Мы (во всяком случае, те, кто искренни) всегда судим себя по более суровым законам, чем нас судили бы другие. Наверное, это проклятие, а может быть, и благо, это уж как посмотреть. – Он устремил свой невидящий взгляд в сторону Дзирта. – Воспринимай это как благо, друг мой, как некий внутренний голос, который заставляет тебя стремиться к недосягаемым высотам.

– Бесполезное благо, – обронил Дзирт.

– Только если ты не задумываешься над тем, каких успехов благодаря этому добиваешься, – быстро ответил Монтолио, словно предвидел слова дрова. – Тот, кто стремится к меньшему, достигает меньшего. И в этом нет сомнений. Я думаю, лучше попытаться ухватить звезды с небес, чем сидеть и переживать, зная, что до этих звезд не дотянуться. – Он послал Дзирту свою обычную лукавую улыбку. – По крайней мере, тот, кто тянется, хорошо разомнется, как следует оглядится и даже, может быть, получит в награду за свои усилия низко висящее яблоко!

– Или низко летящую стрелу, выпущенную каким-нибудь невидимым врагом, угрюмо заметил Дзирт.

Монтолио опустил голову, бессильный против непреодолимого пессимизма Дзирта. Видя, как мучается благородный дров, он и сам испытывал глубокое страдание.

– Такое, конечно, тоже может случиться, – сказал Монтолио чуть резче, чем хотел, – но потеря жизни важна только для тех, кто рискует жить! Так что пусть та низко летящая стрела попадет в какого-нибудь дрожащего труса, вот что я тебе скажу. Его смерть не станет трагедией!

Дзирт не мог отказать ему в логике, как не мог отрицать и того, что слова старого следопыта приносят ему успокоение. В последние несколько недель грубоватая философия Монтолио и его взгляд на мир – практичный и в то же время основательно сдобренный юношеской восторженностью – помогли Дзирту почувствовать такую внутреннюю свободу, какой он не испытывал со времен начала обучения у Закнафейна. Однако периоды этого успокоения неизменно кончались очень быстро. Слова могли утешить, но не могли стереть неотвязных воспоминаний о прошлом Дзирта, далекие голоса мертвого Закнафейна, мертвого Щелкунчика и мертвых фермеров. Одного отзвука слова «дзиррит» в мыслях дрова было довольно, чтобы многие часы доброжелательных увещеваний Монтолио шли насмарку.

– Ладно, хватит болтать глупости, – сказал расстроенный Монтолио. – Я считаю