10 марта, выступая перед избирателями, Черчилль вновь отстаивал свое убеждение, что любые попытки иметь дело с Гитлером обречены на провал. «Я не занимаюсь раскольнической деятельностью, – сказал он. – Я не размахиваю топором, круша все вокруг. Я всего лишь способствую тому, чтобы страна была хорошо вооружена, надежно защищена и вела внешнюю политику, которая приведет к миру, сохраняя при этом честь».

Незачем делегировать в парламент людей, которые «говорили бы только то, что популярно в настоящий момент», заявил Черчилль четырьмя днями позже на второй встрече с избирателями. «Какова будет ценность наших парламентских институтов и парламентаризма вообще, если избиратели получат ручных депутатов, которые подавят любое независимое мнение? Я не нахожусь на государственной службе уже десять лет, но больше доволен работой, которую сделал за последние пять лет как независимый депутат, чем за любой другой период своей общественной деятельности. Я уверен, что этим заслужил гораздо больше доброго отношения своих дорогих соотечественников, чем когда-либо прежде».

Один из постоянных критиков Черчилля Колин Торнтон-Кемсли высказал на этом собрании мнение Консервативной партии: «Полагаю, что, хотя мистер Черчилль готов работать с партией, правительством страны и нашим великим премьер-министром, он не должен прикрываться именем Консервативной партии». Избиратели тем не менее выразили поддержку Черчиллю.

9 марта Чемберлен заявил, что «международное положение, кажется, дает меньше оснований для беспокойства, чем совсем недавно». На следующий день Хор сказал в ассоциации консерваторов Челси: «Вернулась уверенность, почти угасшая в конце осени из-за пораженческих настроений. Вместо страха пришла надежда, и, если все три диктатора захотят целеустремленно работать с премьер-министрами Великобритании и Франции, Европу может ожидать золотой век.

Однако через четыре дня Германия начала выдвигать войска к границам Чехословакии, что совершенно очевидно предвещало аннексию. «Чехословацкую республику разрушают на наших глазах», – сказал в тот день своим избирателям Черчилль.

На следующее утро немецкие войска вторглись в Чехословакию. Гитлер переночевал в Президентском дворце в Праге, а на рассвете объявил немецкий протекторат над Богемией и Моравией. Чехословакия перестала существовать. Словакия провозгласила независимость и полную поддержку нацистской Германии. «Мне кажется, – написал 19 марта Черчилль бывшему британскому послу в Берлине сэру Хорасу Рамбольду, – Гитлер не задержится на пути к Черному морю, если его не остановит угроза глобальной войны или реальные боевые действия».

21 марта Черчилля посетил высокопоставленный чиновник Министерства внутренних дел Форбс Лит Фрейзер, начальник разведки департамента по предотвращению воздушных налетов, который подробно проинформировал его о проблемах своего ведомства. Черчилль сразу же написал Чемберлену, призвав немедленно привести британскую противовоздушную оборону в состояние боевой готовности и объяснив, почему он считает это необходимым: «Подобный шаг не может считаться агрессивным, но он подчеркнет серьезность, с какой правительство относится к происходящему на континенте. В результате этого боеготовность офицеров и солдат будет повышена, а в стране это скорее вызовет чувство уверенности, чем тревоги».

Призывая укомплектовать британские силы противовоздушной обороны, Черчилль объяснил Чемберлену, что мысли его прежде всего связаны с Гитлером. «Сейчас он, по-видимому, в большом напряжении. Он знает, что мы стараемся сформировать коалицию и предотвратить его дальнейшую агрессию. От такого человека можно ожидать всего. Искушение совершить неожиданную атаку на Лондон или наши авиационные заводы, чего я больше всего опасаюсь, отпало бы, если бы стало известно, что у нас все готово. Стимулы для проявления агрессии исчезли бы, и возобладали более разумные подходы. В августе 1914 г. я убедил мистера Асквита дать мне разрешение на отправку флота в Северное море, и тот успел пройти Ла-Манш и Дуврский пролив до того, как дипломатическая ситуация стала безнадежной. Мне кажется, сейчас также важно укомплектование противовоздушной обороны. Надеюсь, то, что я ставлю перед вами этот вопрос, не вызовет у вас возражений».

«Мой дорогой Уинстон, – ответил Чемберлен в тот же день. – Благодарю за вашу записку. Я посвятил кучу времени затронутой вами теме, но она не так проста, как кажется». Однако уже десять дней спустя, потрясенный оккупацией Праги, Чемберлен от лица Великобритании предоставил Польше гарантии независимости. При этом не говорилось, касалась ли гарантия Данцигского коридора с преимущественно немецкоговорящим населением, который был отделен от Германии в 1919 г. В редакционной статье одного из апрельских номеров Times отмечалось: «Новые обязательства, принятые на себя нашей страной, не обязывают Великобританию защищать каждый дюйм нынешних границ Польши. Ключевое слово в этом документе – не целостность, а независимость».

Черчилль был встревожен. «В субботней редакционной статье Times был зловещий пассаж, – сказал он в палате общин 3 апреля, – напоминающий тот, что предвещал крушение Чехословакии». Опасения имели серьезные основания. В тот же день Чемберлен написал сестре, что британские гарантии Польше были «не провокативными по тону, но твердыми и ясными, подчеркивающими тот важный смысл, который уловила только Times: мы озабочены не территориальной целостностью государств, а покушениями на их независимость. И именно мы будем судить, существует угроза этой независимости или нет».

7 апреля, в Великую пятницу, итальянские войска вторглись в Албанию. В тот день Черчилль находился в Чартвелле. Среди его гостей был Гарольд Макмиллан. Позже он вспоминал, как Черчилль то и дело звонил по телефону и искал карты, чтобы узнать местонахождение британских военных кораблей в Средиземном море. «Я навсегда в памяти сохранил картину этого весеннего дня, – пишет Макмиллан, – а также ощущение силы и энергии, какого-то мощного потока, исходившего от Черчилля, притом что он не занимал никакого государственного поста. Казалось, он один стоит у руля, тогда как все остальные растеряны и не знают, что делать».

На следующий день Черчилль несколько раз звонил Чемберлену с просьбой на следующий же день созвать парламент. Он также требовал от Чемберлена отдать приказ военно-морскому флоту об оккупации греческого острова Корфу и тем самым дать понять Муссолини: дальше ни шагу. «Счет идет на часы, – заявил Черчилль премьер-министру. – Нам необходимо перехватить дипломатическую инициативу».

Чемберлен этого не сделал. 13 апреля в палате общин Черчилль критиковал правительство за ошибочный подход к ситуации в Европе и Средиземноморье. «Как вышло, – говорил он, – что накануне богемского преступления министры потакали этому и предсказывали Европе золотой век? Почему рассматривались рутинные вопросы прошедшей праздничной недели в то время, как было совершенно очевидно, что надвигается нечто совершенно чрезвычайное, последствия чего невозможно измерить? Я не понимаю. Мне известен патриотизм правительства, его искреннее стремление работать во благо страны, и я хочу знать, не вмешивается ли в это дело чья-то рука, из-за которой министры не получают достоверных данных разведки». Многие из тех, кто слушал Черчилля, решили, что речь идет о сэре Хорасе Вильсоне.