Лиля. Сначала мы жили вместе. Потом судьба развела нас по разным странам и системам. Мы редко виделись. Но оставалась почти животная потребность в соучастии другой. Потому что мы жили про одно и то же. Потому что мы были одним и тем же…

Эльза. 21 год. Милая моя, любимая Лиличка! Я теперь в Париже уже год, но только пять месяцев, как живу у себя. Никак не могли достать квартиры и жили у родственников в комнатах. Андрэ, как и положено французскому мужу, меня шпыняет, что я ему носки не штопаю, бифштексы не жарю и что беспорядок. Во всех прочих делах — абсолютно во всех — у меня свобода полная… А на днях мне будет 25 лет! Помнишь, три года назад ты мне жемчуг подарила?

Лиля. 23 год. Милая моя Элинька! Я, конечно, сволочь, но что ж поделаешь. Ужасно рада, что твой природный юмор при тебе. Я в замечательном настроении, отдыхаю. Тик мой совершенно прошел. Наслаждаюсь свободой: занялась опять балетом — каждый день делаю экзерсис. По вечерам танцуем. Оська танцует идеально! Мы завели себе даже тапера. Заразили полМосквы. Романов у меня — никаких. С тех пор, как мы поссорились с Володей, все пристают хуже прежнего. Но я непоколебима! Довольно нас помещики душили!

Эльза. 30 год, апрель. Шестнадцать лет тому назад Володя в первый раз пришел к нам в желтой кофте… Есть что вспомнить. Все ночи до единой он мне снится. Очень трудно…

Лиля. Если бы я или Ося были бы в Москве, Володя был бы жив. Я здорова, плачу очень редко, ем, гуляю, делаю все то же, что и раньше, но ни на минуту не перестаю думать о Володе. Застрелился он при Норе Полонской, но ее можно винить, как апельсинную корку, об которую поскользнулся, упал и разбился насмерть. Последние два года Володя был чудовищно преутомлен. К тому же еще — грипп за гриппом. Он совершенно израсходовал себя и от всякого пустяка впадал в истерику. Я проклинаю нашу с Осей поездку!

Эльза. 31 год. У нас по-прежнему неприятности с сюрреалистами. Сил моих больше нет. С партией все наладилось: Арагон восстановлен. Он работает как каторжный — заседания, выставки, статьи… Я его никогда не вижу.

Лиля. 34 год. Правда ли, что вы приезжаете на съезд писателей? На русском языке вас, по-моему, не печатают. Эля, ты замечательно переводишь Володю!

Эльза. Мама спрашивает: зачем ты пишешь? для кого ты пишешь? Для тех, которые не знают того, что я случайно знаю и что я считаю нужным знать всем!

Лиля. 36 год. Свершилось! Володе теперь дана зеленая улица! Сталин дал указание. Печатать теперь будут все Володино и о Володе!

Эльза. Митинг в воскресенье. Было ослепительно! 60 тысяч человек собрались потому, что собираться было опасно. Мы ехали на такси, фашисты пытались выбить окна, но нам повезло и шофер попался хороший.

Мальчиков никаких. Ни к чему мне мальчики, и я им ни к чему. Никак не могу привыкнуть к радио, что коробка разговаривает на всех языках, что слышно Мадрид, и Франко, и немцев. Тщетно ловлю Москву…

Лиля. Элик, мы с тобой переписываемся, как влюбленные! Ося пишет рецензию на твою книжку о Володе для какого-то киевского критического журнала. По-украински будет называться: «Співець дружби народів». Каково?

Эльза. 40 год. Мы здоровы и невредимы. К счастью, у нас есть верные друзья, которые нас поддерживают. Сколько я думала о вас все это время!..

Лиля. 44 год. Любимые мои солнышки, Элик и Арагошенька, когда мы увидимся? Когда получим письмо от вас! Невыразимо беспокоюсь о вас. Не знала, где вы, живы ли? С тех пор, как французское радио сообщило, что вы оба герои, — опять свет в окошке.

Эльза. 45 год. Родная моя Лиличка, я уже знаю, что ты жива, какие-то люди видели тебя на улице. Маму жалко. Я была убеждена, что ее нет в живых. Значит, от немцев ее спасла смерть, спасибо смерти.

Наше хождение по мукам началось в 39 году. 2 сентября Арагошу призвали, 3 октября у меня был грандиозней обыск. Ходили за нами шпики. Когда Арагоше это надоело, он попросился на фронт. Он дрался до перемирия. За мной в это время неотступно следили и, несомненно, посадили бы, если б не подоспело повальное бегство из Парижа. Мы нашли друг друга невероятно быстро, в конце 40 года, чудом. В Париж мы, конечно, не вернулись. Остались в Свободной зоне. Денег не было, работы никто не давал. К счастью, американцы перевели арагошин роман «Пассажиры империала». Эти деньги нас кормили два года. С Сопротивлением связались в июне 41 года. Нам прислали из Парижа «языка», который должен был переправить нас через демаркационную линию. Тут нас сцапали немцы и посадили. Просидели мы 10 дней и нас выпустили (они не узнали, кто мы). В Париже Арагоша договорился, и нас отправили на работу в Свободную зону. Было решено максимально использовать то положение, что Арагон — всемирно известный писатель, да и про меня знали.

На нелегальнее положение мы перешли 11 ноября 42 года, когда итальянцы заняли Ниццу. Сначала прожили б месяцев в Лионе, потом, когда от недостатка жиров мы начали шелестеть, как сухие листья, Сопротивление подыскало нам домик в деревне, где мы и дотянули до освобождения, выезжая оттуда два-три раза в месяц. Работали мы с интеллигенцией. Арагоше была поручена вся Свободная зона. Выпускали газету, основали издательство. Нелегально, конечно. Сеть наша очень быстро охватила все отрасли науки, искусства, в организацию входило примерно 50 тысяч человек. Между вылазками на работу было свободное время. Мы ужасно много писали. Если бы не писанье, я бы, кажется, руки на себя наложила, так временами было трудно и тяжело. Я очень пристрастилась к этому делу, оно заменяет мне друзей, молодость и много чего другого, чего мне не хватает в жизни. Выпустила сборник рассказов, толстый роман, набран еще один сборник. Арагоша стал совсем знаменитый, за эти годы вышло два романа и несколько томов стихов. Партизаны его чтут и любят, публика своя и чужая принимает, как принимали Володю. Пишет он все лучше и лучше.

В Париж мы вернулись 23 сентября 44 года, после освобождения. Странно и приятно жить опять у себя, четыре года у чужих людей, сил больше не было терпеть! В себя не могу прийти от счастья, от Парижа, от друзей. Вот тебе вся наша биография. Ты же о себе ничего не пишешь, где ты была после эвакуации, кто жив из друзей, с кем дружите. Я о вас столько думала и плакала, что девять лет прошли, как девять дней, словно бы и не расставались. Может быть, и кончится когда-нибудь война, вы приедете или мы к вам приедем. Я разучилась писать по-русски, и говорить тоже, ты уж прости Лиличка…

Лиля. Осип скоропостижно скончался 22 февраля 45 года. Лиля.

Эльза. Родная моя, любимая Лиличка! Утешить тебя нельзя, но все-таки у меня мучительное чувство беспомощности оттого, что мы так далеко друг от друга. Сколько у нас за эти годы горя было, и все врозь. Ни после маминой смерти, ни после Осиной я не пролила ни единой слезинки, я разучилась плакать, столько было всего.

За Осю я как-то никогда не беспокоилась, должно быть, он казался мне чем-то незыблемым, как страна, как город, в котором ты живешь. Как же ты теперь без него?