фольварка и не стала придатком станка в шуме и пыли заводского цеха. Она стала придатком большого дома…

Перед началом общей процедуры ресурсного отбора, в помещении появились две женщины. Их интересовала лишь девичья часть строя, вдоль которой они прошли внимательно и молча.

Затем которая повыше что-то сказала той, которая потолще, та подошла прямиком к Юле и сказала ей открыть рот, а потом даже понюхала дыхание. После чего она обернулась к той, которая оставалась в стороне и покивала, и Юлю увели без группы и без списка, мимо столов, из-за которых встали писари, чтобы тоже кивать высокой женщине…

Дом был большой, из двух этажей. Из широких окон большой гостиной на втором виднелась большая река. Толстая фрау Клотц не только служила в доме экономкой и поварихой, но и жила тоже. На первом.

И Юлина комната тоже была на первом, но в другом конце, за кухней. На стене у неё висел ряд из пяти колокольчиков, чтобы когда какой-то из них зазвонит и начнёт дёргаться, она могла знать в какую из комнат большого дома вызывают горничную.

Ей дали два одинаковых платья из очень красивой светло-серой материи и два белых фартука. И даже приходила портниха подогнать эти платья на Юлину фигуру, потому что она подавала кофе гостьям хозяйки, фрау Хольцдорф, когда они сидели и разговаривали за большим столом в гостиной. А фартуки и так подошли.

Господин Хольцдорф кофе не пил, во всяком случае дома. Он уезжал рано утром, а возвращался уже после семи.

С девяти вечера колокольчики у неё на стене уже не звонили и она могла переодеться в домашний халат, который ей тоже дали, даже два, но разные.

И она потом сидела за столиком у окна, за которым густое дерево, непроглядная туя.

Иногда Юля даже не зажигая настольную лампу. Думала всякое невесть что, вспоминала поля вокруг своего села, плачущую мать в завалившихся воротах.

В глазах начинало пощипывать, но Юля не плакала, такая деваха здоровая, семнадцать уже. Поэтому чаще она думала про то, какую работу начнёт делать завтра с утра, после чая с бутербродом.

Когда колокол на соборе Св. Ламберта начинал бамкать одиннадцать, она снимала халат в шкафчик с платьями и фартуками, одевала ночную сорочку и ложилась спать…

Фрау Клотц всегда находила Юле работу помимо чистки картошки и другой помощи на кухне, дом-то большой.

Через день протиралась пыль во всех комнатах, один раз в неделю нужно полировать ореховую мебель и протирать кожу диванов, дважды — влажная уборка.

Стирка тоже на ней, как и проветривание, ну это легко.

Раз в месяц обед со множеством гостей, после которых надо перемыть посуду и пепельницы и сделать капитальную уборку. В общем всего не перечесть, но Юля не уставала по молодости лет.

Первое время её очень выручал добряк Иржи. Он чех из Судетских гор, где тоже был водителем господина Хольцдорфа, пока тот не переехал в Дюссельдорф в 38-м, когда Судеты отошли Германии. У него две машины, одна такая длинная, «хорьх», а вторая покороче — «опель».

Ещё Иржи сказал, что большая река за окном гостиной — это Рейн. Он очень помогал, когда она не понимала чего хочет фрау Клотц. Очень помогал.

Ну это давно было, за два года она хорошо уже язык выучила, иногда даже и думает по-Немецки: wo ist das eisen? Или даже напевает песенку из радио: Ach mein lieber Augustin.

Иржи ей книжки тоже давал, братьев Гримм и Андерсена. Очень добрый.

Над Русалочкой она даже заплакала, как дура какая-то, а скоро уж восемнадцать будет, через полгода.

Чего правду скрывать? Порой Юле большой дом даже нравился. Если бы не Отто, сынок хозяйский. Он пугал Юлю своим умением перемещаться бесшумно. Корешки книг в кабинете господина Хольцдорфа протрёшь, обернёшься идти, а он тут — за спиной, и — сердце обрывается. Без крика, без гарка подойдёт и стоит неслышно.

Отто погодок Юли, светловолос, как она, и пробор от затылка ко лбу словно под линеечку пробран и смазан всегда чем-то блестящим.

Штаны у него чуть ниже колен и там на пуговицу застёгнуты, а на курточке два значка — красивый ромбик Гитлергюнда и золотой значок за спортивные достижения среди молодёжи.

Иржи говорит, что такие редко кому дают и что Отто чемпион по стендовой стрельбе.

А у господина Хольцдорфа всего один значок, маленький такой, круглый и чёрный — за ранение в Первой Мировой войне, не то что у ежемесячных гостей, что все в крестах съезжаются, правда они в офицерских мундирах, только он всегда в штатском, ну и ещё несколько, но таких мало и они не всегда собираются.

Недавно у Юли неприятность случилась, когда прибирала спальню фрау Хольцдорф, а там на столике перед зеркалами лежали её мониста да серьги всякие, которые перед выездом в театр или ещё куда, она одевает к вечернему платью.

Так всё разбросано, неприбранным лежало. Юля не удержалась и одно колечко примеряла. Тонкое такое и камушек бирюзовый, маленький совсем.

А тут как на грех фрау Клотц заглянула, что Юля своим пальцем в кольце любуется. Разоралась-то, божечки! Du hast kein Recht! Всё-всё пересчитала и заперла в шкафчик. Gemeiner Schurke!

Потом Юля уборку закончила и вышла, а в коридоре Отто стоит. Вот всегда так тихо подкрадётся…

За окном уже черным-черно, тую не различить от ночи. Юля подошла к шкафчику и переоделась ко сну, а обернулась выключить лампу на столе и — сердце оборвалось. Отто стоит.

Он раскрыл свою сжатую ладонь, на которой лежало колечко с камушком:

— Я заявлю в полицию, что ты его украла и тебя отправят на восток, в лагерь в Польше.

Иногда по воскресеньям Юля встречалась со своей подругой Валей, их привезли в одном вагоне, но Валя попала на завод радиодеталей в Лиренфелде. Она рассказывала Юле что такое лагерь в Польше с газовыми камерами и толстыми трубами крематория для изготовления сельскохозяйственных удобрений из людских трупов.

У Юли пересохло во рту и задрожали ноги.

— Фрау Клотц видела как ты пыталась украсть его в первый раз или же…

Он поднял вторую руку и охватил пальцами левую грудь Юли.

Она ничего не ответила, а подошла к столу и выключила лампу. Снаружи поплыли тягучие мерные удары колокола…

Юля сняла трусы и легла в койку, подумала «та на уже! шоб ты подавился», хотя ей