– Отдыхать надо в Коктебеле. – сказал Эйб. – В крайнем случае, в Гренобле.

– Не глумитесь над святынями! – совершенно серьезно парировал Германн.

Из всего рассказанного Ярославом Всеволодовичем мне была не ясна роль его жены. Откуда она могла получить наследство, если в России произошла революция? Когда мадам Германн присоединилась к мужу в его похождениях? И зачем они тащили с собой племянницу, если у них имелся дом в Бомбее? Я не понимал также, чем глуповатый бородач взбесил Шлиссенджера, но чувствовалось, что Эйб на взводе и в любую минуту готов обрушить град колких высказываний на головы вновь прибывших.

Из палатки вышла молодая спутница Германна и, заплетая золотистые прядки волос в короткую тугую косу, двинулась к костру.

– Позвольте представить вам мою племянницу Машу, – заявил Ярослав Всеволодович. – Недавно из Советской России.

– Теперь снова можно говорить из Великой России, – Шлиссенджер встал и протянул девушке руку, помогая ей перебраться через бревно.

У меня медленно отъехала челюсть.

– Любая страна может называться великой, – уязвленно заметила мадам Германн, задетая галантностью, проявленной не по отношению к ней.

– Ну, да, Тырново – Третий Рим! – хохотнул Эйб, пододвигая к Маше рыбные консервы. – Ешьте, девочка, фосфор полезен для костей.

В его жестах и тоне мне почудилась едва уловимая фамильярность, невозможная между совсем незнакомыми людьми. Никто, кроме меня, не обратил на это внимания, но я почувствовал, как моя настороженность по отношению к Шлиссенджеру растет с каждой минутой.

Я с подозрением воззрился на Машу. Она была хорошенькой даже по немецким меркам: еще детская припухлость щек, ямочки, нежный персиковый румянец… Мне, давно уже не оказывавшемуся в обществе молодых женщин, сделалось сначала жарко, а потом невыносимо стыдно своих нечищеных ботинок и недельной щетины. Я ерзал на бревне и бросал на девушку короткие затравленные взгляды, пытаясь забыть, откуда она. "Кстати, как ей удалось выбраться?"

Между тем русская совсем не выглядела оробевшей или смущенной. С благодарностью кивнув Шлиссенджеру, она опустилась рядом с теткой. Ее серые спокойные глаза, из-за внимательного, даже оценивающего взгляда которых она и казалась старше, быстро скользили по лицам присутствующих. Ни на мгновение не задержавшись на моей заурядной физиономии, они с интересом остановились на Лабримане, неожиданно покрывшемся густым пунцовым румянцем. Я закусил губу и отвернулся. Мои дальнейшие наблюдения за Машей сразу приобрели скептический оттенок.

Глядя на нее, можно, было прийти к выводу, что детей в России перестали воспитывать сразу после революции. Ее манеры настолько не гармонировали с изысканной интеллигентностью Елены Александровны, что создавалось впечатление, будто они не родственницы, а совсем чужие люди. Однако Машина независимость и уверенность в себе не позволяли также оценить ее и как прислугу. Немного поразмыслив, я пришел к выводу, что младшая Германн, лишь недавно вновь встретившаяся с родными, не успела еще перенять их вышколенных манер. Она ела, по-деревенски держа кусочек хлеба под ложкой, точно боясь уронить хоть одну каплю, а когда закончила трапезу, ссыпала крошки с ладони себе в рот.

После ужина все разошлись по палаткам, у костра, судя по голосам, остались только Карриган, мой учитель и Шлиссенджер. Двое последних курили, а лорд ожидал, когда Кьюбит кончит возиться с рацией. Раздраженные отзывы калифорнийца, доносившиеся из его палатки, освещенной большим переносным фонарем, ясно говорили о том, как его замучил сэр Генри.

Я тоже пребывал в раздражении: Лабримана где-то носило, из-за чего нельзя было плотно застегнуть полог палатки, колеблемый ночным ветром. Снаружи донесся тихий смех и голос секретаря. Оказывается он прогуливался по склону, а так как тут же я услышал мягкий женский голос, отвечавший ему на плохом английском, не трудно было предположить, что путешествовал Лабриман в обществе нашей очаровательной простушки. В этой прогулке, как видно, и состояло то наблюдение за подозрительными пришельцами, о котором говорил секретарь.

– Спасибо, это очень мило с вашей стороны, – Маша зашуршала какой-то травой и исчезла в своей палатке.

Неужели он нашел для нее цветы? И где? Я вспомнил, что видел внизу на склоне сухие растения с мелкими ярко-желтыми сердцевинками, и поразился галантной дури Лабримана: со склона можно было запросто загреметь в овраг и сломать себе шею.

Секретарь еще стоял у входа, сладостно и надрывно вдыхая перед тем, как влезть внутрь, когда его окликнул лорд. Повисла долгая пауза. Видимо, Лабриман не предполагал, что Карриган мог видеть его с русской. Он медленно и, как мне показалось, нехотя поплелся на зов патрона, но сэр Генри уже сам шел к нашей палатке. Их шаги прошуршали мимо правой матерчатой стены и остановились за задним глухим пологом. Раздался короткий сухой звук, как будто лорд хлопнул в ладони, и быстро удаляющиеся шаги. Судя по шарканью и размашистости, они принадлежали Карригану. Секретарь остался на месте еще с минуту, а потом с жалобным сопением полез внутрь, держась рукой за щеку. Я сделал вид, что сплю, и даже повернулся на другой бок. До меня долетал тихий скулеж Лабримана и приглушенные голоса с улицы.

– Кьюбит! Сколько можно копаться!

– Сейчас, – пыхтел несчастный профессор.

– Да уж, за это время можно радар наладить, – усмехнулся Эйб, бросая сигарету в костер.

– Сами бы и налаживали, – зло рявкнул калифорниец и натужно засопел.

– Действительно, Шлиссенджер, – раздраженно бросил лорд, – чем курить помогли бы лучше мистеру Кьюбиту.

– Подчиняюсь произволу, – отозвался Эйб, вставая. – Эй, Кьюбит, подвигайтесь, я приму посильное участие в доламывании вашего агрегата.

Ответе не последовало.

– Майкл, не обижайтесь!

За матово светившийся матерчатой стеной палатки Кьюбита не было слышно ни шороха.

В нехорошей тишине лорд, доктор Бауэр и Шлиссенджер подошли к палатке, а мы с Лабриманом, оба ни на минуту не засыпавшие, полезли, из спальников и высунули головы на улицу. Палатка Кьюбита светилась как большой зеленоватый китайский фонарь, брошенный посреди ледяного безмолвия черных тибетских плоскогорий. У входа все остановились, и Эйб протянув руку вперед, резко откинул полог.

– Его здесь нет.

– Я не видел, чтоб он выходил, – промямлил мой учитель, протирая глаза.

– Задняя стенка прорезана. – сообщил Шлиссенджер.

– Он сбежал. – вскинулся лорд.

– Или его унесли, – стараясь сохранять хладнокровие, отозвался Шлиссенджер, показывая лорду одеяло из палатки Кьюбита. – На спальнике отпечаток босой ноги и довольно крупный!

– Но на земле ничего нет. – развел руками Бауэр.

– Будите лагерь! – рявкнул лорд, вынимая из кобуры свой пистолет и целясь им в воздух.

В мгновение ока лагерь ожил. Заржали испуганные мулы, люди, как тараканы из щелей, полезли на улицу, проводники-тибетцы вскакивали со своих жестких подстилок, раскинутых прямо под открытым небом, возле животных и тюков.