Когда большинство едва-едва отличается от меньшинства, суд вряд ли можно назвать счастливым — да и страну тоже. Этот суд разделялся так: 5–4, принимая любые решения — о праве на жизнь, о праве на смерть, о контроле над продажей оружия, о смертной казни, школьной молитве, абортах методом частичного рождения, исследованиях стволовых клеток, пытках, свободе слова, безопасности границ, межштатной торговле, авторском праве, иммиграции, фармацевтических патентах, даже о рисунках на стенах зданий. Суд, которому не удалось достичь согласия по вопросу о том, является ли нарушением Первой поправки[30]арест семнадцатилетнего парня, который с помощью распылителя краски разукрасил двух мормонских миссионеров непристойными лозунгами, вряд ли способен прийти к таковому и по вопросам более серьезным.

«В настоящее время не представляется ясным, — отмечала „Таймс“, — способен ли этот суд высказать единое мнение относительно закона всемирного тяготения».

При таких условиях начинают прорываться на поверхность долго перекипавшие под спудом личные конфликты. Некоторые из судей годами почти не разговаривали друг с другом, что создавало на прениях, во время которых судьям полагалось усаживаться вокруг стола, обсуждать дела и голосовать, атмосферу попросту ледяную. Единственный член суда, который разговаривал со всеми остальными, Пэги Плимптон, пыталась как-то растопить лед, но сделать это было трудно. На загородный пикник, который она организовала для судей и членов их семей, явились только двое из них.[31]

Возможно, Верховный суд отражал в этом отношении страну в целом. Исход последних президентских выборов был решен четырьмя голосами выборщиков и 14 тысячами голосов простых избирателей. И в палате представителей, и в сенате разрыв между большинством и меньшинством не превышал размером толщину ломтика нарезанной в колбасном магазине салями. Даже совет управляющих Федеральной резервной системы, как правило не являющийся рассадником раздоров и заглазного злословия, и тот обратился ныне в арену личных выпадов, утечек информации и даже потасовок. Строка Иейтса о том, что все рушится и что основа расшаталась, цитировалась уже столько раз, что стала появляться даже на продаваемых в сувенирных лавках аэропортов магнитиках, которые лепят к дверцам холодильников. Один мудрец высказался в том смысле, что казначейству пора бы уже начать теснить на монетах не «E pluribus unum»,[32]а «Каждый за себя». Похоже, теперь привести страну к единству не способны были даже случавшиеся время от времени вылазки террористов. Через день-другой после них все и каждый снова начинали препираться на две излюбленные темы: «кто виноват?» и «кому платить?»

«Голубая, а? Жирный, напыщенный сицилийский пустобрех!» — продолжал кипятиться Хардвизер.

В каждом суде имеется собственная примадонна. В Верховном ею был Сильвио Сантамария — 250 фунтов, смазанные гелем и зачесанные назад угольно-черные волосы, бывший боксер, выпускник иезуитской семинарии, отец тринадцати детей, мальтийский рыцарь, советник Ватикана по международному праву и даже приглашаемый туда время от времени — при рассмотрении дел о канонизации — «адвокат дьявола».[33]И с каким же упоением исполнял он эту роль! На стене кабинета Сантамарии висел гольбейновский портрет сэра Томаса Мора. Собственно, и в его письменных заключениях нередко встречались цитаты из фильма «Человек на все времена». Блестящий, обладавший ядовитым, как сухая химчистка, остроумием, хороший товарищ для тех, кто принадлежал к его лагерю, и человек, к которому лучше не поворачиваться спиной, для всех прочих. Слово «да» Сильвио Сантамария ответом не считал. Он не высказывал несогласия — он бурно противился. Не возражал вам — вцеплялся в вашу глотку. Не придирался к мелочам — вспарывал своей жертве брюхо и чистил, как ниткой, зубы ее кишками. Известны случаи, когда люди, впервые попавшие на прения суда, покидали оные в мокрых штанах, а то и бухались в обморок, услышав его уничижительные вопросы и замечания. Подаваемые в письменном виде особые мнения Сантамарии пресса именовала «испепеляющими» и «жалящими». Писать он любил и, если не был занят изготовлением новых Сантамарий или яростными поношениями современного мира, сочинял книги. Погромные. Заседая в Верховном суде, он опубликовал их пять. Стоит указать названия двух: «Дорога к Содому» и «Верховная самонадеянность. Как суд правит Америкой, и что вы можете сделать, чтобы ему помешать». Он произносил пламенные — и довольно хорошие — речи, по завершении коих его слушатели били копытами в пол или заскакивали на стулья, призывая — требуя! — вновь учредить инквизицию. По зрелом размышлении слова насчет «голубой мантии» удивительными Хардвизеру не показались; хорошо уж и то, что Сильвио не потребовал для председателя суда импичмента или — еще того лучше — повешения, дыбы и четвертования с последующим насаживанием головы на пику.

Шофер Хардвизера, служивший прежде в Секретной службе и бывший приверженцем агрессивного вождения, внезапно выскочил на осевую и в итоге доставил своего хозяина в Даллес точно в срок. Увы.

Служба безопасности аэропорта вывела председателя Верховного суда США на летное поле через особый выход, не потребовав, чтобы он разулся и сдал гель для волос или пузырек с листерином — все-таки положение «самого могущественного человека страны» имеет свои преимущества, даже если ему не удается отобрать у жены все ее денежки и подвергнуть её peine forte et dure.[34]Впрочем, Деклан заметил, что служащие аэропорта стараются не смотреть ему в глаза. Похоже, в последнее время всякий впадал, завидев его, в смущение.