В наши дни СДВГ никакой особой стигмы своему носителю не сообщает, детей иногда диагностируют ошибочно – просто потому, что родители ищут средство «излечения» того, что в их детях есть просто естественная и здоровая повышенная активность. Постановка ошибочного диагноза – парадокс: в последние годы мы сильно продвинулись в понимании СДВГ. Результаты, полученные Крэмонд, мы теперь способны объяснить на нейронном уровне, что возвращает нас к системе вознаграждения и ее роли в мотивации людей к исследованию и новых идей, и новых мест.

Нет такой отдельно взятой структуры или системы мозга, которая отвечает за все черты СДВГ. Но ключевые из них можно отнести на счет того же самого контура «вентральная область покрышки – прилежащее ядро» в системе вознаграждения, на которую наткнулся Олдз[74]. При СДВГ дофаминовые рецепторы тех структур повреждены, что приводит к ослаблению деятельности структур вознаграждения в мозге. В результате устойчивый поток подкрепления довольства, какой подталкивает людей без СДВГ к их целям, у диагностированных пожиже.

В итоге людям с СДВГ трудно производить кое-какие повседневные действия. Но это расстройство приводит и к противоположному результату. Поскольку повседневная жизнь в таком случае может казаться однообразной и скучной, мозг пытается скомпенсировать это, ища себе дополнительную стимуляцию. И вот так, когда мозг с СДВГ натыкается на задачу, которая кажется ему по-настоящему интересной, – то есть на задачу, которая сразу стимулирует контуры вознаграждения в мозге, – он становится этой задачей одержим и сверхсосредоточен на ней.

Самая известная особенность СДВГ – как раз та, что более всего увлекла Крэмонд. Эта особенность проявляется, когда ослабленный поток вознаграждения оказывается недостаточным, чтобы внимание не соскользнуло с того, чем ум в данный момент занят, на стимулы из окружающей среды или на мысли, производимые каким-нибудь другим участком мозга. В результате, подобно детям в классе под присмотром снисходительного учителя, нейронные цепи человека с СДВГ пуляют идеями, почти никак на них не сосредоточиваясь и без всякой цензуры.

Вмешивающиеся мысли способны сбить человека с выбранного маршрута и привести к смещению от одной цели к другой прежде, чем первая цель достигнута. Но приблудные мысли иногда оказываются дельными. И в таких случаях они порождают необычные, но конструктивные связи и ассоциации, какие не пришли бы в голову «нормальным» людям, а потому людям с СДВГ легче дается производство идей и оригинальное мышление. И к добру, и к худу, мышление людей с СДВГ – менее скованное, более эластичное. А потому, хотя многие считают СДВГ расстройством мышления, людей с этим синдромом также можно рассматривать как идеально скроенных для нынешней бурной и переменчивой среды. На этой стадии эволюции СДВГ, как рассуждала Крэмонд, может оказаться преимуществом.

Такой взгляд на предмет поддерживает и интересная новая теория, согласно которой СДВГ развился у нашего вида как ответ на требования переменной среды, когда мы вели кочевой образ жизни охотников и собирателей. Те кочевники жили в среде, какая в некотором смысле напоминает нашу нынешнюю, цивилизованную, – вечно переменчивую и полную непредсказуемой угрозы. В таком контексте эластичное мышление, гибкое внимание и жажда приключений, особенно разведка неведомых территорий, могли оказаться полезными.

Эту теорию проверили в одном исследовании, проведенном на кенийском кочевом племени ариаалов[75]. Они всегда были бродячими скотоводами почти без всякого жира в теле и с хроническим недоеданием. А тут, лет пятьдесят назад, сколько-то кочевников откололось от основной группы и перешло к оседлости; эти люди стали заниматься сельским хозяйством. Недавно антрополог из Университета Вашингтона изучил в обеих группах, насколько часто встречается вариант гена, связанный с СДВГ. Обнаружилось, что среди скитальцев, постоянно имеющих дело с переменами, те, у кого ген СДВГ есть, в общем и целом питались лучше. Зато среди тех, кто осел, люди с этим геном, как выяснилось, заметно недокормленны.

Кочевые ариаалы с СДВГ, судя по всему, лучше приспособлены процветать в бурных условиях своей жизни, тогда как оседлым ариаалам СДВГ – помеха во многих сельскохозяйственных делах, где требуется сосредоточенность. Во всем этом есть для нас мораль. Всего пару десятилетий назад наше общество походило на оседлых ариаалов, и СДВГ только мешал. Зато в сегодняшние бурные времена мы больше похожи на кочевых ариаалов, а потому СДВГ может оказаться полезным.

СДВГ в общем и целом – особенность недозрелого ума, и когда дети взрослеют, они обычно вырастают и из СДВГ. Но есть у нас этот синдром или нет его, мы все наделены большей или меньшей склонностью исследовать или использовать, скитаться или сосредоточиваться. Исследователь-теоретик трудовой занятости Майкл Кёртон опередил свое время, когда в 1970-е годы запечатлел как раз это различие в своей теории стилей мышления – теории адаптеров и новаторов[76].

Кёртон описывал адаптеров как личностей сосредоточенных, но негибких: они «предпочитают все делать лучше, применяя испытанные старые методы». Такие люди обычно благоразумны и осторожны, словно бы неуязвимы для скуки. Они могут казаться «душными и не предприимчивыми, влюбленными в системы и правила, – писал Кёртон. – Новаторы же – мыслители эластичные, им нравится искать новые подходы к задачам. Зачастую их легко отвлечь, они плохо управляют своим временем и предлагают менее знакомые и иногда менее приемлемые решения, которые в корпоративном мире нередко наталкиваются на сопротивление. Такие люди могут казаться и грубиянами, даже друг другу».

У любого из нас может быть свое предпочтение того или иного типа мышления, но коммерческим компаниям нужны и те, и другие мыслители, и в компаниях, где подходящее равновесие не найдено, считал Кёртон, жди неприятностей. Не исключено, что это верно и для наших личных отношений: личность на одном конце Кёртонова спектра нередко лучше всего сочетается с человеком с другого конца. Принимая особенности друг друга, любитель правил и их нарушитель способны уравновешивать друг друга со взаимной пользой, но вовсе не обязательно с изъянами обеих личностей.

Вообразите вот какой сценарий многомиллионолетней давности: примитивный человек вида Homo habilis [человек умелый], предшественник Homo erectus, борется с каким-нибудь некрупным животным, но тут налетает на острый камень и рассекает себе кожу. Поборов свою добычу, он уже вознамеривается впиться зубами в тугую плоть, и тут в уме у него возникает ассоциация: острый камень порвал мне кожу – я хочу порвать шкуру этого животного – тут можно применить острый камень. За миллионы лет существования Homo habilis тот грубый каменный резак – единственное его оригинальное творение.