— кладбище было уже переполнено. Гроб опустили прямо в слякотную жижу на дне, затем, пыхтя и тихо переговариваясь между собой, закидали липнущей на лопаты от влаги землей.

— Вот, стало быть, так, — философски произнес, искоса поглядывая на Перуджио и притаптывая холмик грязным истоптанным башмаком, давно небритый землекоп. — Похоронили, значит. Ну, что ж! Все когда–нибудь там будем.

Он картинно перекрестился и вздохнул:

— Вы не печальтесь, месье. Это жизнь. Может, усопшему так даже лучше будет. Я ведь как это понимаю, месье. Иссох он на земле–то. Вон вчера одного хоронили, так тот тяжелый был. А этот легкий, как перышко. Иссох, значит. А вы, месье, родственник ему или кто?

— Я? — переспросил Винченцо, словно только что проснулся. — Я? Нет. Я не родственник. Я знакомый.

Он огляделся по сторонам. Оказывается, возле могилы он был единственным человеком, не считая могильщиков и дождя, который промочил его уже насквозь.

Винченцо поднял воротник, и, повернувшись, пошел прочь.

Глава четвертая. Дома хорошо

1

Подходя к своему дому, первым, кого увидел Винченцо, был отец. Сильвано сидел на большом ящике посреди широкого двора и что–то чертил прутиком на земле, держа его в левой руке. Винченцо ускорил шаг. Подлетев к ошеломленному отцу, он схватил его в охапку и закружил в своих объятиях точно так же, как когда–то сам Сильвано кружил его, вернувшись с работы.

— Винченцо! Сынок! Задушишь! — завопил Перуджио–старший.

— Отец! Как я рад тебя видеть! — воскликнул Винченцо, отпуская отца.

Сильвано поморщился, явно от боли, и потер правое плечо.

— Что с твоей рукой? — насторожился сын.

— Ничего страшного, сынок. Ремень на молотилке лопнул, и меня хлестнуло концом по плечу. Не волнуйся. Все уже зажило. Побаливает иногда, вот как сейчас, но терпимо. Ты лучше скажи, когда ты приехал?

— Только что, — улыбнулся Винченцо, и отошел на шаг, чтобы получше рассмотреть отца. — Ты поседел, папа. Наверное, много работаешь? Братья помогают?

— Конечно, помогают. Даже Федерико. Этот, правда, больше ворон считает, да на девчонок засматривается, но, думаю, что скоро и он возьмется за ум. Антонио, наконец–то, решил жениться.

— Да–да! Знаю. Мне Конкордия написала в письме об этом. Говорит, что невеста у него просто сказочная красавица. Я именно и постарался подгадать с приездом, чтобы успеть на свадьбу. Антонио, наверное, горд собой и светится, как лампочка Эдисона.

— Это точно. И, знаешь, что этот шельмец придумал? Хочет на нашей земле поставить пару теплиц, чтобы выращивать овощи круглый год.

— А что такое «теплица»?

— Это такое сооружение из стекла, полностью закрытое. Внутри сохраняется тепло, да и солнце прогревает внутреннюю часть. Можно, еще и печку какую–нибудь поставить. И вот тебе урожай круглый год.

— Это он сам придумал? — восхитился Винченцо.

— Нет. Прочитал в какой–то книге или в журнале.

— Не знал, что этот дикарь умеет читать, — засмеялся сын.

Сильвано, понимая, что Винченцо пошутил, отвесил ему легкую символическую пощечину, и, погрозив пальцем, произнес наигранно сурово:

— Не смей так говорить о старшем брате, балбес городской, даже в шутку.

— Хорошо, отец. Я буду шутить над ним по–другому и не в твоем присутствии. И… Папа… — Винченцо стал серьезным и немного грустным. — Прости меня. Я знаю, что разочаровал тебя. Поверь, я этого не хотел.

— Ты счастлив, Винченцо? — вдруг спросил Сильвано, глядя на сына.

— Не совсем, — чуть подумав, ответил сын. — Я думал, что у меня получится стать художником, но не вышло. Я всего лишь декоратор.

Отец внезапно рассмеялся, обнял сына и прижался к нему небритой щекой.

— Мальчик мой! Как хорошо, что я снова вижу тебя. Но пойдем в дом. Там уже наверняка все встали.

2

Конкордия, услышав шум, сбежала вниз в одной ночной рубашке. Она растолкала братьев Антонио, Марка и Федерико, обогнула Сильвию, и с разбегу бросилась на шею Винченцо.

— О, Мадонна! — всплеснула руками мать. — Конкордия, в каком виде ты встречаешь брата! Немедленно отпусти его и пойди, оденься, как подобает добропорядочной девушке. А вы, великовозрастные бездельники, чего встали как соляные столбы? Прости, Господи! Винченцо, оболтус! Тебе следовало, для начала обнять мать, а потом уже всех остальных. И не забудь попросить у меня прощение за свои проступки, а не то я тебя поколочу своей новой скалкой, как раз и предназначенной для таких целей. Ну! Иди же сюда, мой мальчик.

Клаудия протянула руки к сыну, и тот поспешил обнять мать, попутно отмечая, седую прядь на правом виске и новые, уже закрепившиеся морщины на лице. Мать немного сутулилась, чего раньше за нею не наблюдалось и ладони, гладившие его лицо и волосы, стали более грубыми и шершавыми. Клаудия плакала, радостно улыбаясь, и все не могла оторвать глаз от сына.

— Какой ты стал важный, красивый. Сразу видно, что приехал из Парижа. Шляпа, пальто… — она коротко размахнулась и… влепила ему звонкую пощечину.

— Скажи мне, Винченцо. Скажи честно. Как получилось, что ты не сгорел со стыда и твои глаза не лопнули, оттого что обманул свою семью и уехал из Милана в Париж? Ты, словно вор, собрался потихоньку и сбежал от несчастного Фабрицио, который потом неделю не мог уснуть, не зная как сообщить мне, что ты пропал. Бедняга думал, что ты утонул в каком–нибудь местном пруду, или тебя убили разбойники.

— Мама, прости меня, пожалуйста! Прости! Прости! Прости! — он взял ее ладони в свои и целовал их после каждого своего слова. — Я же оставил Фабрицио письмо, где все написал.

— О, Мадонна! — вскричала мать, всплеснув руками так, что Винченцо показалось, будто она снова хочет его ударить. — Он оставил письмо! А разве ты не знал, что Фабрицио не умеет читать? А разве ты не знал, что прежде чем что–то подобное вытворять, ты должен был спросить разрешение у своей матери? А разве ты не знал, что я буду переживать за тебя? Я чуть ума не лишилась, пока не получила от тебя письмо спустя месяц из Парижа. Скажи мне, как ты мог так со мной поступить?

— Прости меня, мамочка! Я был тогда очень молод и глуп. Теперь бы я так не поступил.

— Ну!..

— Что?

— Скажи мне, что больше не уедешь никуда.

— Хватит тебе, Клаудия, — заступился за сына Сильвано.