Словно желая соответствовать своему новому, солнечному королевству, грубый и беспорядочный двор короля Гейзериха стал похож на радугу из наёмников всех цветов кожи: от блондинов вандалов и рыжеволосых готов до чёрных эфиопов, загорелых берберов, смуглых гуннов и бронзовых римлян. Эти любители приключений — участники разных войн — собрались здесь, вдоволь постранствовав по миру, и обосновались в полувымершем городе. Никто даже не пытался восстановить Карфаген: его дворцы превратились в бараки, а кухни — в свинарники, акведуки обрушились, а дороги обветшали под натиском солнца и дождя. В столице не осталось ни инженеров, ни учёных, ни священников, ни астрономов, ни философов. Все они бежали или были убиты, а школы закрылись, поскольку варвары не платили денег на их содержание. В Карфагене сохранились только мощная армия и флот Гейзериха, и они, словно полчища муравьёв, кормились запасами, награбленными во времена завоеваний, и гадали, скоро ли прекратятся их блистательные победы.

Евдоксий считал, что ответ ему известен. Пусть вандалы были невежественны, заносчивы и неграмотны, но им как-никак удалось захватить Сицилию, и у них достало бы сил вторгнуться в саму Италию. Тогда Рим оказался бы в пасти льва. «Верхней губой» этой пасти являлась империя Аттилы — ведь она уже завоевала «крышу» Европы, а её «нижней губой» мог бы стать Гейзерих — владыка Северо-Западной Африки. Евдоксию оставалось лишь убедить обоих правителей одновременно сомкнуть челюсти, чтобы проглотить последний кусок деспотической империи. Скорее бы он исчез! А вместе с ним исчезнут жадные землевладельцы, бесчувственные работорговцы, надменные аристократы, жестокие сборщики налогов и развратные священники — все эти вши на теле бедняков. Разве сам Христос не клеймил подобных кровопийц, разве Он не изгонял менял из храма?

Когда Евдоксий понял, что мир устроен таким образом, что сильные обирают слабых, он твёрдо решил его изменить. Рим был раковой опухолью, и, как только её удалят, возникнет иной, лучший мир. Этим невежественным варварам суждена роль хирургического скальпеля, необходимого для создания нового рая на земле.

Грек занимался своим основным делом — врачеванием, лишь когда голод или отсутствие покровителя заставляли его лечить больных. Медицина была грязным делом, в котором никто не застрахован от неудач и постыдных результатов, и, по правде говоря, Евдоксию совсем не нравилась его работа. Его истинной страстью была политика, и он уже мысленно видел себя в роли освободителя крестьянских масс от векового римского гнёта. Грек полагал, что когда-то, давным-давно, римляне олицетворяли золотой век с его поселянами — землепашцами и свободными людьми. В ту пору их объединяла победа, и они добились её своим мужеством и иными добродетелями. Однако со временем республиканское братство уступило место тирании, праздности, налоговому гнету, рабству, аренде земельных угодий и принудительной воинской службе. В молодости Евдоксий проповедовал реформы, как Иисус проповедовал своё царство на холмах Иудеи, но даже соседи-греки смеялись над ним. Жалкие невежды, они были не в силах понять свою собственную демократическую историю! Он перебрался в Северо-Восточную Галлию, постаравшись найти общий язык с её обитателями, простыми и не столь скептичными людьми, помог организовать восстание племени багаудов[28] против римлян. Евдоксий мечтал создать королевство свободных людей и стать его главой, однако великий и беспощадный генерал Флавий Аэций направил туда свою армию — эту пёструю смесь римских солдат и наёмников-варваров — подавил восстание, истребил багаудов и вынудил его бежать к Аттиле. Как это было унизительно! Лекарю пришлось дать клятву верности худшему из всех тиранов, королю гуннов.

Сперва Евдоксий пришёл в отчаяние, но вскоре понял, что должен не противиться божественному плану, а по мере сил воспользоваться возможностью и создать союз. До чего неисповедимы бывают пути Всемогущего! И лекарь начал давать Аттиле советы.

Аэций! Одно его имя звучало как проклятие. Римляне славили своего полководца, а Евдоксий считал его низким льстецом, интриганом, скользкой жабой, пригретой на груди императором Валентинианом и его матерью Плацидией. В юности Аэций был заложником у гуннов, выучил их язык, а после нанимал гуннских воинов, чтобы те уничтожали его вечно меняющихся врагов. Вокруг Аэция кипел водоворот союзов, предательств и военных угроз, а они определяли суть имперской политики. Коварный генерал десятилетиями натравливал одно племя на другое, сохраняя целостность империи, не давая её сгнившей тоге расползтись по швам. Пока существовал Аэций, существовал и Рим. А пока существовал Рим, в мире не могло быть истинной демократии или по крайней мере ничего подобного великой цивилизации Древних Афин. Но теперь Аттила объединил гуннов, а Гейзерих захватил Карфаген и Сицилию. Настало время для последнего броска льва.

Волосатый рыжий великан из военачальников вандалов провёл Евдоксия во дворец для аудиенции. Перед этим он закрыл тяжёлые ставни во внутреннем дворе, чтобы в тронный зал не проникли жаркие солнечные лучи. Сначала лекарь почти ничего не мог разглядеть в этом тёмном и прохладном покое и только вдыхал терпкий животный запах грубого варварского двора. Там пахло потом немытых тел, вонью сгнившей пищи, которую неряхи-вандалы не удосужились убрать со столов, и особенно сильно — ладаном. Гейзерих распорядился зажечь его, чтобы заглушить прочие неаппетитные ароматы. А ещё пахло смазанным оружием и мускусом от бесстыдного секса прямо здесь, в зале. Полководцы Гейзериха разлеглись на груде украденных ковров и львиных шкур, а их женщины откинулись в томных позах. Некоторые были белы как снег, а другие черны как смоль и излучали довольство, как сытые кошки. Многие лежали, обнажив грудь и бёдра, а одна похрапывала, столь нагло и похабно раздвинув ноги, что Евдоксий усомнился в набожности этих варваров, пусть даже они придерживались еретических арианских[29] догматов. Разумеется, ариане были лжехристианами, полагавшими, будто Бог-сын уступает Богу-отцу. Но что ещё хуже, вандалы молились как-то по привычке, равнодушно, а уничтожали врагов с яростным пылом, смешивая христианские верования с языческими предрассудками. Короче говоря, они были настоящими дикарями, в равной мере готовыми как испугаться раскатов грома, так и броситься в атаку на линии римской армии. Однако союзников не выбирают, и эти грубые варвары-захватчики понадобились Евдоксию для осуществления его величественного плана. Он никак не мог без них обойтись. Согласно этому плану, легионеры и варвары должны были вступить в кровопролитную битву, которая должна привести к их взаимному истреблению. А после на обломках империи и королевств возникнет новый мир.

Евдоксий стал дышать ртом, надеясь, что к нему не пристанут все эти запахи, и направился в тёмный конец зала.

— Вас прислал Аттила, — произнёс Гейзерих.

Сидевший на позолоченном троне шестидесятилетний король был высок и крепок, его волосы напоминали львиную гриву, а руки казались толстыми, как медвежьи лапы. По обеим сторонам его трона стояли стражи — нубиец и бледный пикт[30], покрытый татуировками, но никаких женщин поблизости Евдоксий не увидел. Во взгляде проницательных голубых глаз Гейзериха улавливалась настороженность, сдержанность и холодность, столь необычная для этого жаркого климата. Даже сидя на троне в своём дворце, король оставался в серебряной кольчуге, надетой на римскую полотняную тунику. Казалось, он в любой момент ожидал нападения. Его волосы стягивало на лбу широкое золотое кольцо, на поясе висел кинжал, а меч и копьё были прислонены к стене за троном. После падения с лошади в ранней юности король прихрамывал. Из-за скованности в движениях и многочисленности своих врагов он всегда предпочитал обороняться, а не нападать первым.