— За последние сто лет, — наставительно объясняла мне Зира, — мы добились замечательных успехов в исследовании происхождения видов. Раньше считалось, что виды неизменны, что все существа были и остаются такими, какими их некогда создал всемогущий творец. Но целая плеяда выдающихся ученых — все они были шимпанзе — заставила нас полностью пересмотреть свои взгляды. Теперь мы знаем, что виды эволюционируют и, возможно, у близких видов был общий прапредок.

— Значит, обезьяна произошла от человека?

— Некоторые так и считают, однако на деле все обстоит сложнее. Обезьяна и человек на определенном этапе эволюции образовали две различные ветви: одна продолжала развиваться и постепенно достигла вершин разума, другая же застыла на уровне животного мира. Впрочем, многие орангутанги до сих пор отрицают даже эту очевидную истину.

— Ты сказала, Зира… целая плеяда великих ученых — и все шимпанзе?..

Я передаю наш отрывочный разговор таким, каким он был: жажда сразу узнать как можно больше заставляла меня задавать самые неожиданные вопросы, а Зиру — пускаться в длинные объяснения.

— Почти все великие открытия сделаны нами, шимпанзе, — с горячностью подтвердила она.

— А какие еще касты есть у обезьян?

— Существуют три различные расы, — ты уже это заметил, — каждая со своими отличительными признаками: это гориллы, орангутанги и шимпанзе. Расовые барьеры между ними теперь уничтожены, и взаимная ненависть, которую они возбуждали, канула в прошлое, главным образом благодаря усилиям шимпанзе. Сегодня все расы в принципе равны.

— Однако большая часть великих открытий сделана все-таки учеными-шимпанзе? — продолжал я настаивать.

— Да, это так.

— Ну, а кто такие гориллы?

— Пожиратели мяса, — ответила она с презрением. — Некогда они были феодальными князьками, и у многих до сих пор сохранился вкус к власти. Они обожают организовывать и управлять. Они любят охоту и жизнь на лоне природы. А те, что победнее, нанимаются на работу, требующую большой физической силы.

— А что ты скажешь про орангутангов?

Зира внимательно посмотрела на меня, потом расхохоталась.

— Это жрецы официальной науки, — сказала она. — Ты уже убедился в этом и, боюсь, убедишься еще не раз. Они знают все, что можно вычитать из книг. У всех у них куча наград. Некоторые считаются даже светочами в какой-нибудь узкой области, требующей хорошей памяти. В остальном же…

Зира презрительно махнула рукой. Я не стал настаивать, решив, что мы еще успеем поговорить на эту тему. А пока я вернулся к более общим вопросам. По моей просьбе Зира нарисовала генеалогическое дерево обезьян, как его представляют себе лучшие специалисты. Оно оказалось весьма похожим на наши схемы эволюции видов. От общего ствола, погруженного в неведомые области, последовательно отделялись различные ветви: растения, одноклеточные организмы, кишечнополостные, иглокожие; выше располагались рыбы, пресмыкающиеся и, наконец, млекопитающие. Далее выделялся класс, аналогичный классу наших человекообразных. От него отходила ветвь человека. Но она была боковой и короткой, а центральный ствол продолжал расти и ветвиться на различные виды доисторических обезьян с непроизносимыми названиями, чтобы в конечном счете обозначить вид simie sapiens с тремя вершинами эволюции: расами шимпанзе, горилл и орангутангов. Все это было весьма логично.

— Мозг обезьяны, — продолжала Зира, — развивался, усложнялся и, наконец, превратился в орган мышления, в то время как мозг человека не претерпел никаких изменений.

— Но почему же именно мозг обезьяны достиг такого развития? — спросил я.

Разумеется, главную роль сыграла речь. Однако почему обезьяны заговорили, а люди нет? На этот счет мнения ученых расходятся. Одни видят в этом таинственное предначертание творца, другие утверждают, что разум обезьян эволюционировал благодаря наличию у них четырех подвижных конечностей.

— Человек с его двумя руками и короткими неловкими пальцами, — сказала Зира, — с самого начала оказался в невыгодном положении: он не мог прогрессировать, потому что не мог составить правильного представления об окружающем его мире. По той же причине люди никогда не умели правильно пользоваться какими-либо орудиями… О, вполне возможно, что когда-то они делали робкие попытки, на заре истории… Недавно обнаружены любопытные находки. Как раз сейчас в этом направлении ведутся исследования. Если это тебя интересует, я тебя как-нибудь познакомлю с Корнелием. Он в этих вопросах разбирается лучше меня, и вы сможете поговорить.

— Корнелий? Кто это?

— Мой жених, — ответила Зира, покраснев. — Настоящий, большой ученый.

— Шимпанзе?

— Ну конечно!.. Да, — продолжала она, — я лично убеждена: тот факт, что мы четверорукие, сыграл в нашей духовной эволюции решающую роль. Это позволило нам сначала подняться на деревья и таким образом освоиться в трехмерном пространстве, в то время как человек, привязанный к земле своим физическим несовершенством, продолжал влачить жалкое существование на одной плоскости. Затем мы пристрастились к различным орудиям, опять же потому, что могли умело ими пользоваться. Начался прогресс, в результате которого обезьяны достигли вершин разума.

На Земле я часто слышал, как для объяснения превосходства человека над остальными животными приводят доказательства, прямо противоположные. Однако, подумав, я решил, что рассуждения Зиры ничуть не менее убедительны, чем наши, человеческие.

Я хотел продолжить этот разговор, на языке у меня вертелись сотни вопросов; но тут нас прервали Зорам и Занам, которые принесли еду для вечерней кормежки. Зира шепотом пожелала мне доброй ночи и ушла.

Я снова остался в клетке наедине с Новой. Мы поели. Гориллы удалились, погасив за собой все лампы, кроме одного ночника над дверью, распространявшего тусклый свет. Я смотрел на Нову, раздумывая обо всем, что узнал за этот день. Нова, разумеется, ненавидела Зиру, и мои беседы с шимпанзе приводили ее в неистовство. Вначале она даже пыталась нам помешать, по-своему выражая недовольство: она становилась между мной и Зирой, прыгала по клетке, вырывала из подстилки пучки соломы и швыряла их в голову разлучницы. Чтобы усмирить ее, пришлось прибегнуть к силе. Нова успокоилась, только получив пару звонких шлепков. Я позволил себе столь неделикатный жест, ни о чем не думая; позднее меня замучила совесть, однако Нова, по-видимому, нисколько не рассердилась.

Для меня это был великий день. Уступив, наконец, моим просьбам, Зира согласилась вывести меня из Института Высшей Физиологии — так называлось наше учреждение — для прогулки по городу.

Она решилась на это после долгих колебаний. Понадобилось немало времени, чтобы окончательно убедить ее в моей принадлежности к мыслящим существам. Пока она оставалась со мной, для нее это было очевидно, но вдали от меня Зиру снова одолевали сомнения. Я все понимал. Попробуйте представить себя на ее месте! Мои рассказы о людях, а главное — об обезьянах Земли, поразили ее и возмутили, иначе и быть не могло. Позднее Зира призналась, что долгое время предпочитала видеть во мне шарлатана или колдуна, лишь бы не признавать факты. Тем не менее ей пришлось их признать под давлением многочисленных доказательств и уточнений, которые я представлял. В конце концов она полностью в меня уверовала и даже начала строить планы моего освобождения, что, кстати, оказалось совсем не простым делом, как она мне в тот день объяснила. А пока она явилась за мной вскоре после полудня, чтобы вывести меня на прогулку.