Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Праздник начинался с торжественного открытия на главной арене. Совет старейшин Скарро числом в пять почтенных горгульих мужей являл себя жителям и гостям, собравшимся на трибунах, зачитывал полагающуюся случаю речь, поздравлял всех и каждого оптом и демонстрировал, правда, издалека и под охраной, виновника торжества. Затем камень убирали с глаз долой до первых соревнований и переходили к выступлениям артистов, по окончанию коих собравшиеся могли приступить к собственно пьянке. На открытии пьянка ожидалась умеренная — если можно так выразиться в отношении существ, способных выпить куда больше, чем обычные люди, и при том несильно захмелеть. Настоящий гимн нетрезвенности и невоздержанности зазвучит ближе к вечеру следующего дня, когда будут вручены подарки и запустят череду соревнований и конкурсов с главным призом в виде возможности прикоснуться к камню Жизни.
Обо всём вышеперечисленном я кратко поведала Алессандро, пока мы сидели на скамье в ожидании выхода старейшин. Последние намёки на непонятную слабость истаяли бесследно, и жнец снова был раздражающе бодр, внимателен к мелочам и деятелен сверх меры. Правда, вся его деятельность бурная касалась исключительно искомого камня, и именно его появления он ждал по-настоящему, доблестно игнорируя сопутствующие неудобства. На трибунах по мере их заполнения становилось всё теснее, особенно на так называемых лучших местах в нижних секторах, и потому многие горгульи предпочли ипостась сменить. Всё-таки цепляться друг за друга крыльями удовольствие сомнительное.
Посему внимания Алессандро привлекал уже меньше, чем утром, да и смотреть все скоро будут на арену, а не по сторонам. Только вот выбранная мамой скамья заполнялась всё больше и сидеть нам с Алессандро пришлось, прижавшись друг к другу. По левую руку от меня откровенно скучал Азур. Киана с безграничным унынием поглядывала по сторонам, Жадеи не давали покоя отдельные почётные ложи для старейшин родовых городов и членов их семей, и лишь родители да Фиан казались искренне воодушевлёнными надвигающимся празднеством.
Наконец на самой арене зажгли факелы, затрубили фанфары, призывая собравшихся к тишине. Наступила оная не сразу, ещё несколько минут срывающийся глас фанфар соперничал с оглушительным гомоном на трибунах. Когда горгульи таки притихли, на свежий белый песочек арены плавно спикировали старейшины. Сложили крылья, встали кругом, так, чтобы зрители с любой трибуны видели лицо хотя бы одного из них, и завели речь.
Каждый.
По очереди.
Я уж между делом вообразила, что старейшины возложат на кого-то одного сию важную миссию, но чаяниям моим сбыться было не суждено.
У каждого из пятёрки была своя и озвучивалась она не спеша, с чувством, толком и расстановкой, изрядно сдобренная метафорами, аллегориями и продолжительными историческими экскурсами.
На речи второго старейшины Азур начал давить зевки.
На третьем Киана принялась вертеться и обмениваться знаками с каким-то молодым горгулом, сидевшим двумя скамьями выше.
На четвёртом Жадея перестала разглядывать ложи, выудила из кармана платья пилку и занялась маникюром, благо что сидела между мужем и Кианой.
Родители и Фиан с одухотворёнными лицами внимали старейшинам.
Алессандро ждал.
Я держалась чисто по привычке — ничто так не способствует взращиванию терпения, как ожидание нужного сезона, определённой фазы роста, цветения и прочего у того или иного растения, — но на пятом выдержка покинула даже меня. Заразная зевота напала хищным зверем, в какой-то момент я уронила голову на плечо Алессандро и попыталась вздремнуть. Наверное, действительно вздремнула, потому что большая часть речи пятого старейшины выпала напрочь вместе с общими поздравлениями, и когда я открыла глаза, совершенно не помня обстоятельств, при которых я их закрыла, на арену уже вывозили камень. Плечо под моей щекой ощутимо напряглось, Алессандро подался вперёд, словно кот, обнаруживший беспечного воробья поблизости. Я торопливо подняла голову, но жнец будто и не заметил, что его плечо использовалось в качестве подушки.
Камень Жизни-Смерти и впрямь везли, на двухколёсной, аляповато раскрашенной тележке, в компании двух вооружённых стражей-горгулий по обеим сторонам. Собственно камня не видно, тележка накрыта отрезом бирюзового шёлка, под которым торчало что-то высокое. Тележку выкатили в центр арены, стражи отступили, пропуская двоих старейшин. Зрители затихли окончательно, многие, подобно Алессандро, подались вперёд, пожирая глазами предмет на тележке. Даже не по себе как-то стало от таких жадных, нетерпеливых взглядов, адресованных всего-навсего булыжнику, ещё и символизирующему не совсем то, о чём все думали.
Двое старейшин бережно сняли красиво переливающийся шёлк, а третий пафосно объявил камень так, как обычно объявляли входящую в зал монаршую персону, — с длинным, подробным перечислением всех титулов и регалий.
На что он похож в действительности, пресловутый камень то ли жизни, то ли смерти?
Как и рассказывал когда-то папа, да, булыжник.
Увесистый такой камешек размером больше моей головы, тёмно-коричневый, необработанный и угловатый. Лежал на специальной, обитой багряным бархатом подставке с выемкой, накрытый сверху высоким стеклянным колпаком. Я даже шею вытянула в попытке присмотреться к священной реликвии получше — а ну как разгляжу-таки то, отчего половина присутствующих взирала на неё с благоговейным трепетом?
Посмотрела так.
Посмотрела эдак.
По-прежнему вижу каменюку, которой, если хорошенько прицелиться, убить можно.
Алессандро подался вперёд сильнее, словно готовый броситься и забрать камень прямо сейчас, невзирая на толпу свидетелей и охрану. И черты лица его будто заострились, и взгляд стал… пожалуй, хищный — наиболее точное определение.
И пугающий немного.
Младшеньких камень не впечатлил. Жадею тоже, но пилку она сунула в карман, пока её не поймали на отсутствии должного почтения. Да и среди других горгулий хватало тех, кто даже не пытался изобразить восторг от лицезрения реликвии.
Старейшины выждали минуту-другую, накрыли колпак тканью и знаком показали горгулу, вёзшему тележку, что хорошего помаленьку и виновнику торжества пора удалиться восвояси. Тот покатил тележку обратно, а четвёртый старейшина приступил к не менее подробному перечислению мероприятий на каждый день праздника.
Алессандро проводил тележку недобрым взором голодного человека, у которого только что из-под носа забрали наполненную едой тарелку, затем моргнул и с заметным усилием отвёл глаза. До конца официальной части досидели мы уже с трудом, потому что заключительные речи старейшин интересовали мало и поставленные местными жителями танцевальные, акробатические и игровые номера особого любопытства не вызывали. Когда последние выступающие удалились, зрителям разрешили спуститься на арену, куда выкатили бочки с напитками и вынесли подносы с пустыми кружками.
