Но, слегка тоскуя по деревне, родителям, тому укладу, каким прожил почти пять лет, я, конечно, если б пришлось выбирать, не хотел туда возвращаться. Просто, наверное, необходимо было потосковать. Да и воспоминания рисовали те времена намного благостней, чем они были, и сама тоска была приятна, хотелось наслаждаться ею, разжигать в себе чуть не до слез, в глубине же души зная, что у меня теперь другая, новая, куда более интересная и настоящая жизнь…

Володька все чаще заговаривал о том, что пришло время переключаться на более серьезное дело. Планов своих пока не открывал, может, опасался рассказывать обо всем заранее, и удержаться, чтоб совсем ничего не говорить, тоже не мог. С недавних пор он стал бережливее, строже в документации, активнее метался по городу, обзванивал продавцов в других городах, предлагая новые партии товара, торопя с передачей наторгованных денег; в ближайшее время он собирался в Польшу, чтоб на месте осмотреть новые модели, разведать, что в мире расходится лучше, закупить приглянувшееся. Может, были у него и еще какие-то цели, о которых он не хотел распространяться…

Вообще, я заметил, он очень скрытен, точнее — до определенной черты мы были друзьями, почти те же пацаны-одноклассники, что и десяток лет назад, но за этой чертой начиналось пространство, на которое ни мне, ни, думаю, любому другому хода не было. Да и немудрено, если знать, сколько раз его кидали и подставляли, сколько раз он разорялся, как приходилось ему изворачиваться, чтоб выжить — выжить в прямом смысле слова.

Иногда, под настроение, он рассказывал мне о начале своего бизнесменского поприща, в девяносто втором — девяносто пятом годах… В конце девяносто третьего, например, когда за гроши можно было приватизировать целые предприятия, Володька, подзаработав на торговле турецкими джинсами, стал совладельцем деревообрабатывающего заводика в Вологодской области. Его партнером был сам директор заводика, мужик хоть и старой закалки, но вроде честный и деловой.

Закупили и стали устанавливать новое оборудование. Вместо простых обрезных досок планировали выпускать качественные пиломатериалы, которые тогда были в особенном дефиците — новорусские замки уже строились, а отделывать их было нечем; Финляндия на всех не успевала… Но очень быстро их обнаружили, и какие-то ребята на побитых «Жигулях» девятой модели принялись настоятельно предлагать продать акции. Володька и директор сперва лишь посмеивались, тем более что ребята установили смехотворную цену, которая не покрывала даже расходов, вложенных в новое оборудование. Попредлагав, ребята исчезли, а потом директор попал в больницу — встретили хулиганы на улице вечером и избили. Володьке в окно кинули гранату, правда, без запала (но, наверное, умышленно без запала — в виде профилактики). Эти намеки Володька понял и уже сам нашел ребят, для порядка поторговался, выцыганил сверх их цены процентов пять и забыл про свою попытку заняться лесом… Недавно он узнал случайно, что директор так и остался директором, живет, кажется, не бедно, завод работает хорошо, поставляет продукцию даже в Германию и Англию. И остается гадать — то ли директор действительно тогда был против предложения тех ребят и его избили, то ли все это заранее специально продумали, выждали, пока Володька раскошелится, привезет оборудование, а потом кинули.

После этой неудачи он вернулся к малоприбыльной торговле джинсами и одно время даже самолично стоял за прилавком на Чернореченском рынке. Там же, кстати, на рынке, он познакомился с челночницей, что возила из Эстонии польскую обувь в простых хозяйственных сумках по десять — пятнадцать пар; брали у нее неплохо. И это подтолкнуло Володьку заняться обувью, предварительно, конечно, найдя надежную «крышу» (он и до сих пор платил ей по семьсот долларов в месяц)… Обувной бизнес идет неплохо, но настоящего размаха и удовольствия, по словам Володьки, от этого нет.

Параллельно с легальными у него имелись полутайные точки продажи, торговцы работали по договоренности и в случае наездов говорили, что продают свое «вот прикупил по случаю двадцать пар, стою вторую неделю с ними, да не идет». В документах, как я заметил, непосредственно Торговый дом «Премьер» встречался очень редко, только когда фигурировали крупные партии товара, вместо него же в накладных частенько указывалось то «ИЧП Степанов» с соответствующей печатью, то ООО «Классик» (у Володьки откуда-то взялась печать и документы этой фирмы), и он хранил накладные на три этих предприятия в разных папках. Когда приходила фура из Польши, документы тоже были разные; и Володька, сам, наверное, устав от этих хитростей, частенько вздыхал, что если захотят проверить всерьез заморочек не оберешься. И добавлял неизменно: «Но иначе никак».

Впрочем, в последнее время он пребывал чаще в приподнятом настроении, и это вряд ли связывалось только со сменой сезона и, значит, улучшением торговли; почитав деловую газету вроде «Коммерсанта» или вернувшись со встречи с партнерами, заварив чаю покрепче, он бормотал довольно: «Кажется, устаканивается… да-а, устаканивается потихоньку…» Расспрашивать подробнее я не решался, да и попросту не хотел забивать свою голову лишним, — главное, что моя жизнь тоже устаканивалась.

Магазин Макса с не особенно благозвучным названием «Экзот» находился на площади возле Технологического института. Я попадал сюда редко, в основном вместе с Володькой, зато, попав, смотрел на товары во все глаза, словно бы оказывался в волшебной лавке. Да он таким и был, этот «Экзот», набитый супермодными безделушками, экстравагантной одеждой и обувью, подделками под индуистскую и африканскую древность.

Глаза действительно разбегались, я снова казался себе пятнадцатилетним подростком, желающим выделиться из общей массы, а здесь для этой цели было все, начиная от рэпперских балахонов и переводных татуировок и кончая папуасскими копьями и индейскими амулетами с ладонь величиной… Я часами, и не замечая этих часов, мог бродить взглядом по прилавкам и полкам, где выстроились рогатые мотоциклетные шлемы, разноцветные сапоги на двадцатисантиметровой подошве, лежали благовонные палочки, наборы для пирсинга (в уши такие-то и столько-то колечек, в соски такие-то, в нос такие-то…).

Да, я готов был торчать в магазинчике сколько угодно, ведь сам когда-то тяготел к неформалам, слушал нетрадиционную музыку, пытался вырядиться понеобычней. И старые симпатии просыпались, когда я оказывался здесь…

Подобных мне посетителей торчало в «Экзоте» полным-полно. Каждый раз у прилавка было не протолкнуться, а на пятачке рядом с входом вечно тусовались, пили пивко, забивали стрелку. И возраст таких посетителей колебался от сорокалетних металлистов до пятнадцатилетних рэйверов…

Две девушки — Оля и Маша — вели себя очень гостеприимно, приветливо, но им редко удавалось что-либо продать; почти всегда, наглазевшись, поностальгировав или же, наоборот, помечтав, посетители уходили ни с чем.

Выглядели, кстати, продавщицы под стать товару. Маша — с короткими, крашенными в желтый и зеленый цвета волосами, с колечком в левой ноздре, в пятнистой, какой-то розово-бело-зелено-фиолетовой майке, дерматиновых (под кожаные) обтягивающих штанах и огромных сиреневых башмаках — изображала представительницу кислотной субкультуры. А Оля была наряжена индианкой завернута в шафранового цвета блестящую ткань, лицо покрыто темным тональным кремом, глаза подведены так, что казались слегка раскосыми, а над переносицей была выведена жирная точка.