Мужчины обменялись рукопожатием, и Александр Колвин, все еще владея ситуацией, добавил:

— Позвольте представить вам мою дочь.

Теодора впервые посмотрела на графа прямо, и ей показалось, взгляд его серых глаз странным образом пронзает ее насквозь.

Он смотрел на нее так, словно она чем-то его озадачила. Ну конечно… Ее одежда… Наскоро где-то перелицованная, где-то перекроенная в тщетной попытке выглядеть поприличнее. Но куда там… Она выглядит бедной родственницей в благородном семействе. Как он еще может смотреть на нее? Теодора внутренне сжалась в комок и готова была провалиться сквозь землю. Однако присела в положенном реверансе — колени ее внезапно ослабли, и она едва справилась с накатившей на нее горячей волной, а ничего не подозревающий граф проговорил тоном дружеской заинтересованности:

— Я познакомлю вас с моими друзьями! И предлагаю начать с шампанского…

Появился лакей с подносом, уставленным бокалами. Свечи посылали в стекло бокалов свои золотистые отражения. Голова Теодоры кружилась. Отец непринужденно взял с подноса бокал, легко и изящно, а Теодора, желая повторить этот жест, почувствовала, что ее рука, взявшая хрустальный шедевр с золотого подноса, дрожит.

Граф быстро начал их представлять:

— Мистер Александр Колвин, леди Шейла Терви, мисс Колвин.

Дальнейший перечень имен скользнул мимо сознания Теодоры. Она думала лишь о том, что никогда в жизни не видела такой красивой и особенной женщины, как эта самая леди Шейла.

В платье из зеленого шелка, с обнаженной шеей и плечами, украшенными изумрудами и алмазами, стоившими, должно быть, сумму немалую, леди Шейла блистала, и ее ярко-рыжие волосы, казалось, отражались в зеленоватых глазах золотистыми искрами.

Ее губы были малиново-красными, ресницы определенно затемнены тушью, и Теодора не сразу поймала себя на том, что глядит на нее, приоткрыв рот, как ребенок разглядывает что-то непонятное ему живое и яркое.

— А теперь, — сказал граф, завершая этап представления, — я уверен, мистер Колвин, вы и ваша дочь не отказались бы умыться и переодеться с дороги. К сожалению, мы так неблизко от Лондона…

— Мы поторопимся, — ответил Александр Колвин, — и еще раз примите мои извинения за все те неудобства, какие мы невольно могли вам доставить.

— Ах, сущие пустяки, не о чем говорить, — легко отмахнулся граф и с вежливой улыбкой чуть наклонил голову.

Он прошел к двери, приоткрыл ее и сказал ожидавшему там указаний дворецкому:

— Покажите мистеру и мисс Колвин их комнаты, Доусон, и проследите, чтобы им оказали любую помощь, какая может понадобиться. Да, и сообщите шеф-повару, что ужин нужно, разумеется, отложить.

Не надо смотреть на выражение лица дворецкого, приказала себе Теодора. Ясно и так: никому в этом доме и в голову не приходило, что нанятая для реставрационных работ «артель мастеров» разделит по прибытии свой ужин с графом и его гостями, а не отужинает скромно сама по себе в небольшом зале при кухне, где ест вся прислуга.

Пока дворецкий провожал их наверх и передавал ожидавшей там домоправительнице, Теодора еще раз прокрутила в голове всю сцену их появления в замке. Ей очень хотелось поделиться своими наблюдениями с отцом, восхититься тем, как он заставил всех считаться с собой, более того — даже признать свое главенство в сложившейся ситуации! Но возможности поговорить с ним об этом не представилось — когда он зашел в комнату, там его ждал Джим, а один из лакеев уже помогал распаковывать вещи.

Домоправительница повела Теодору в соседнюю спальню, и ей ничего не оставалось, как подчиниться. Это была прелестная просторная комната, но, чтобы добраться до отведенных им апартаментов, они прошли из конца в конец несколько коридоров и лестниц, и Теодора сообразила: видимо, комнаты находятся в более древней части замка.

Однако времени поразмыслить и помечтать или задать вопросы у нее не было, ибо, словно по мановению волшебной палочки, явились служанки. Они принялись распаковывать вещи и раскладывать их по шкафам. Надо сказать, шкафы после этого остались полупустыми. Но единственное вечернее платье Теодоры, принадлежавшее еще ее матери, было аккуратно извлечено на свет божий и подвергнуто детальному осмотру: какая из женщин останется в стороне от подобного зрелища!

Цвет ткани платья был насыщенно розовым. Это был тот же цвет, что и одеяние Мадонны на картине Ван Дейка, и он очень шел Теодоре, при ее-то огромных темных глазах… Но поскольку лиф был слишком высоким, что уже вышло из моды, Теодора обрезала его сверху и добавила к оставшейся части кружевной ворот из венецианской тесьмы, несколько, правда, потертой от старости. Теодора незаметно поработала нитками в особенно «опасных» местах, но все же боялась, что ворот может где-то порваться при неловком движении.

Наскоро умывшись и надев многострадальное платье, Теодора почувствовала, что если и не одета по последнему писку моды, то, по крайней мере, отца она не опозорит.

Платье было недостаточно пышным, так, как это было на пике моды еще в начале царствования предшествующего монарха. Очень пышные юбки и платья с открытыми плечами, которые ввела в моду юная королева и которые ей так шли, были тем фасоном, который, тоскливо подумала Теодора, бедная девушка никогда не сможет себе позволить из-за отсутствия денег на такое количество ткани, которое обеспечит наряду соответствующую пышность. Эта ее розовая доморощенная самодеятельность получилась бледным отражением желаемого, очень бледным…

Теодора прикинула на глазок: на юбки леди Шейлы ушли ярды и ярды зеленого шелка. И, разумеется, на этом контрасте она выглядела такой тонюсенькой в талии! А украшения делали ее и вовсе неземной красавицей.

Теодоре же нечего было повязать вокруг шеи, кроме узкой темно-бордовой, почти черной, бархотки, которую она отыскала на дне маминого сундука. Эта бархотка, надо сказать, очень удачно сочеталась с розовым цветом платья. Бархотка нежно охватывала шею и завязывалась сзади бантиком. На бантик Теодора возлагала надежды как на «изюминку». Впрочем, куда ей с этим бантиком тягаться с леди Шейлой… Ее, Теодору, и не заметит никто, завяжи она себе хоть дюжину бантиков… Но волосы-то у нее в порядке? Теодора мельком взглянула на свое отражение в зеркале.

Она не стала изобретать на голове ничего сверхмодного — на это просто не было времени, но она бы не отказалась, — а просто уложила волосы в пучок на затылке. Волосы ее были прекрасны: густые, длинные, так что она с успехом могла бы в них завернуться. И ей очень шел этот прямой пробор ото лба — мраморно-чистого, белого.

Все в том же мамином сундуке она нашла и пару белых кружевных перчаток, которые также бережно и незаметно заштопала. Не лайковые, но все же… дай бог, чтобы не порвались, по крайней мере, до конца ужина.

— Думаю, теперь вы готовы, мисс, — подвела итог сборам и переодеванию помогавшая ей горничная.

И тут Теодора испугалась. Предстать в таком виде перед леди Шейлой? Встать рядом с ней? С этим бантиком, в этих перчатках… против ее ослепительного рыже-зеленого блеска?