– Не обращать внимания невозможно.

– Невозможно.

– Так и тебе тоже невозможно. Так что всё уже стало ненормальным. Ты делала вид, что всё нормально, но в тебе, внутри тебя всё было уже не так.

– Нет. То есть, немножко, иногда – да. Но вообще-то нет. Я научилась не думать об этом, забывать, отвлекаться. А потом оно стало накатывать снова и снова, и в конце концов я сломалась. Проплакала всю ночь и решила: ухожу. А твой папа и не знал, почему я плачу.

– Не знал, значит. Я тоже не знала. Почему ты ничего не сказала? Я же твоя дочь!

– Вот сейчас говорю.

– Ага, сейчас – через два года! Да за два года можно звездой стать и двоих детей родить!

– А Тот Человек? – спрашиваю я. – Когда он узнал?

– Он, – говорит мама, – тоже всего пару недель как знает.

Челюсть у меня отваливается.

– Так значит, я самая-самая последняя, кому ты сказала? Даже с Тем Человеком ты раньше поговорила! И вообще – ты с ним разговариваешь?!

Я стою перед раздевалкой в спортзале и жду. Чувствую себя черепахой, голова втянута внутрь, я закована в панцирь из ярости, залакированный мыслями о болезни, отполированный плохим настроением, плюс ещё рюкзак с несделанной домашкой. Вокруг вопят и скачут мальчишки, пахнет мокрыми кроссовками и потом. Бастиан, Карл и Вим играют в игру «кто громче захохочет другому в ухо». Если б не панцирь, спросила бы, не двинуть ли им по башке, чтоб мозги на место встали.

Я отрезана от мира, в голове крутятся вопросы. Как всё будет дальше? Что вообще будет? Как мы будем жить? Что за жизнь это будет? Мама в инвалидном кресле. Чему мне надо научиться, что я могу сделать, кто будет нам помогать? Тот Человек? Вряд ли. Я покажу им всем! И в первую очередь – этой болезни! Спорим? Мауляндия ещё далеко не потеряна. Вот наловчусь – и буду буксировать маму на пятый этаж, легко.

Всё это – вопрос тренировки, думаю я, и вдруг кто-то вырывает у меня из рук мешок с формой для физры. Меня разворачивает, и я со всего размаха плюхаюсь на пол, на пятую точку. Яннис Динстер, идиот из идиотов, ржёт, хлопая себя по коленкам.

Он бросает мешок Лучиано, Лучиано – дальше Кубичеку, а тот – Анне-Лене. Она мешок ловит, но перебросить дальше не решается.

– Сюда кидай! – кричит ей Яннис.

Поднимаюсь с пола, выпрямляюсь, медленно подхожу к Яннису, он всё ещё ржёт, а я думаю: «Сейчас, дружочек, ты смеяться перестанешь».

Мешок снова в воздухе.

Я могла бы сожрать вас, червяки, щенки, гномы, сожрать и не подавиться, вы же даже не догадываетесь, с кем имеете дело. Стою прямо перед Яннисом. Медленно втягиваю воздух: вдох – выдох. Вдох – выдох. Можно было бы устроить Истошный Мяв прямо сейчас, в эту секунду. Чувствую, как на затылке встают дыбом волоски, зубы сжимаются… Разнести бы всю эту школу по камешкам, но я поклялась – никогда, никогда больше не устраивать Мяв в школе. Может, то, что происходит сейчас, – это испытание, проверка, смогу ли я в самое первое утро после страшной новости сохранить спокойствие, не реагировать на придурков вроде Янниса. Силы мне нужны для другого – для мамы, для Того Человека, для осуществления плана. Поэтому я ещё раз делаю глубокий вдох, выдох и рычу, очень спокойно:

– Мешок.

– Ага-а-а-а, сейчас! – кривляется Яннис. – Он так классно летает! Ты лови давай!

Сжимаю правую руку в кулак, замахиваюсь – и тут слышу голос Пауля.

– Отдай ей мешок, – говорит он. И смотрит вовсе не на носы ботинок, а прямо в лицо Кубичеку.

Позади Пауля стоят Толстяк, Длинноволосый и ещё один парень. Все минимум года на три старше нас. Кубичек, похоже, сейчас в штаны наделает. Он быстро сует мне в руки мешок и бурчит:

– Сорри.

Жабы и гномы по имени Яннис, Кубичек и Лучиано топчутся в коридоре, никчёмные, как шапки-ушанки летом. Яннис пялится на свои руки, вертит ими, словно впервые видит. Пауль прищёлкивает языком, пристально смотрит на мальчишек – и кивает на дверь в спортзал. Все трое отчаливают.

– С этими слабаками я бы и сама справилась, – сообщаю я Паулю.

И ухмыляюсь. Пауль ухмыляется в ответ.

– Окей.

И переводит взгляд на ботинки.

– Паулина, можно с тобой поговорить?

Тут подходит училка физры и отпирает раздевалки.

– Момент, – отвечаю я.

Переодеваюсь в дурацкие шорты, короткие и широкие. С тоской вспоминаю гимнастику на бело-синем диване. А на уроке у нас спортивные снаряды.

Сначала разминка, играем в «беги-замри»: по свистку носимся по залу, по свистку замираем. Мы с Паулем оказываемся рядом у брусьев, он застыл в неудобной позе: одна нога над полом, руки высоко подняты.

Я киваю ему и шепчу, не шевеля губами:

– Так что?

– Я хотел спросить, – говорит Пауль почти беззвучно, стараясь поменьше двигать ртом, – может, ты… в субботу… придёшь… на мой день рожденья?

Снова свисток. Мы бежим. Опять свисток. Расходимся на снаряды. В очереди Пауль оказывается за мной.

– Пф-ф-ф, – выдыхаю я. – Сейчас мне как-то не до праздников…

– Окей, – говорит Пауль, и я тут же понимаю: если больше ничего сейчас не скажу – прощай, солнышко на его лице. Так что добавляю:

– Но на твой день рожденья, Пауль, на твой день рожденья я с удовольствием приду!

Солнышко взошло, да ещё как!

– Значит, договорились? – спрашивает Пауль.

– Договорились, – киваю я. – Когда к тебе приходить?

– Я за тобой зайду. И мы вместе туда пойдём.

– Туда?

– Угу, туда, – кивает Пауль. И хитро улыбается.

– Оке-е-ей, – говорю я.

Покупаю эклеры и отправляюсь к деду.

Генерал на кухне. Кофемашина тихонько бульбулькает, мы барабаним по столу до боли в ладонях, потом устаём и просто сидим друг против друга. Кофемашина постукивает в ритме нашего барабанного боя, начинает хрипеть и плеваться, коричневый напиток переливается через край. На маленьком холодильнике стоит Генералов кассетный магнитофон.