Мичман дважды кашляет – готовность. Предложить барышням прогуляться по набережной должен именно он, у него еще полудетское лицо, и его приглашение не вызовет подозрений, не то что приглашение взрослого мужика. С набережной можно сойти на пляж – а там и домики купальные на самом краю есть. Пустые…

Ночь. Свет фонарей на мокром песке, крики. Тяжелое дыхание и вязкий сырой песок под ногами…

– Падлы… Давай, салага, туда… Бегом!

– Господин мичман, я китель забыл.

– Черт… Поздно уже, побежали…

С обратной стороны, у мыса, по заброшенной дороге продвигается внедорожник, фара-искатель жадно шарит по пляжу. Сине-красная круговерть над кабиной.

– А, черт…

Мичман остановился так, что песок полетел, затравленно глянул на полицейский внедорожник. Путь к пригороду был перекрыт.

– Ну, салага, сдаемся? Или еще повоюем?

Гардемарин Островский сел на песок рядом, тяжело дыша. Безумие какое-то, вторая в его жизни девчонка – и тут такое. Собственные полицейские их травят, как волков.

– Что скажешь?

– Воюем…

Луч мазнул краем по ним, прошел мимо. Потом остановился – и хищно метнулся к ним.

– Вон они!

Гардемарин Островский затравленно глянул на далекие огни острова Русский. И – отчаянно бросился в воду.

– Вот следы, господин исправник.

Толстый, карикатурно усатый исправник присел на мокром песке, зачем-то потрогал вмятины от ног руками. Проследил их взглядом – до кромки воды.

– Ушли, сукины дети. По воде ушли… – раздосадованно сказал он.

К группе полицейских и служителей пляжа подбежал молодой, курносый жандарм, на коротком поводке у него нервничала овчарка.

– Господин исправник…

– Поздно… – сказал огорченно исправник проводнику СРС[13], – если, конечно, твоя псина с воды не умеет следы читать. Пойдемте.

Остров Русский…

Твердыня, прикрывающая Владивосток с моря, больше половины которой отдано в распоряжение флота. В тридцатые тут были поставлены орудия береговой обороны, сейчас их не было – но остров не был демилитаризован, как на том настаивали японцы. Постоянно велись какие-то работы, копались новые тоннели и подземные казематы, все они были способны выдержать падение самой мощной авиабомбы или удар оружия главного калибра Японского императорского флота. На острове Русский – пока что основная база диверсионной службы Тихоокеанского Его Императорского Величества флота.

Третий уровень. Двадцать восемь метров под землей, бункер – старый, пятидесятых годов постройки, если даже и не более раннего периода. Дверь, выкрашенная корабельной серой масляной краской. Неистребимая затхлая сырость внутри, давящая со всех сторон теснота. Крепкая и бесхитростная мебель. Лампы-плафоны в решетках. Андреевский флаг в углу, в подставке для знамени, портрет Его Величества на стене в дешевой рамке. Корзина для мусора, сделанная из стреляной гильзы шестнадцатидюймового калибра. Еще одна обрезанная гильза – подставка для письменных принадлежностей.

Капитан второго ранга Борисюк, сидя за столом, мрачно смотрит на вытянувшегося перед ним по стойке смирно гардемарина Островского. Чуть в стороне, в такой же стойке, – начальник учебного курса, ему тоже отвечать за подчиненного.

– Орлы! – как бы в раздумье говорит он. – Соколы ясные!

Гардемарин молчит, он уже усвоил – не стоит сразу отвечать на вопросы начальства, что заданные, что незаданные. Молчи – и целее будешь.

– Ну… то, что вы с дамами познакомились на Спуске – это я понимаю, сам когда-то таким был. Пусть одна из них и несовершеннолетняя. Хорошо, пусть так, про это мы забудем. Но зачем вам понадобилось взламывать чужой пляжный домик, скажите мне на милость? Ума не хватило дам в нумера отвести?

Гардемарин молчит.

– Я вас спрашиваю, гардемарин!

– Никак нет, господин капитан второго ранга!

– Что – никак нет? Ума не хватило?

– Никак нет, мы ничего не взламывали. Может, кто-то и взламывал, но не я, господин капитан второго ранга!

– Не вы. А полицейские по пляжу за Святым духом гонялись…

– Об этом надо спросить полицейских, господин капитан второго ранга.

– Спросить… Да если их начать спрашивать – тебя, салагу, вон с курсов с волчьим билетом. Раздолбая этого – могут и с флота долой, сам на преступление пошел и подчиненного потянул. Я ж тебе, мальку, предлагаю по-свойски порешать…

Тон капитана становится более доверительным.

– Вот что, гардемарин. Этот Тишко уже давно часть позорит, залет за залетом у него. И мне, как его командиру, достается. Получается, от него все страдают – я, сослуживцы, теперь и ты можешь пострадать. Тебе это зачем? Скажи правду, и решим между собой, получишь ты десять нарядов вне очереди и плавай дальше. Малек…

Гардемарин молчит.

– Чего молчишь?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, господин капитан второго ранга. Мы ничего не взламывали и вообще…

– Что – вообще? Что – вообще, гардемарин? А какого же хрена тебя в заливе выловили, вместе с твоим инструктором по легководолазной?

– Мы поспорили, – упрямо отвечает гардемарин.

– Чего?!

– Господин капитан второго ранга, разрешите доложить!

– Докладывай… Если есть что докладывать.

– Господин капитан второго ранга, мы с господином мичманом прогуливались по пляжу, но мы ничего не взламывали. Господин мичман посмел нелестно отозваться о школе, сказав, что мы на воде держимся, как дерьмо в проруби. Я сказал, что это наглая ложь, и предложил доплыть до Русского, чтобы доказать свои слова. Поэтому мы и поплыли, господин капитан второго ранга!

Капитан второго ранга пробурчал что-то насчет осьминога и клюзов. Потом шваркнул на стол пакет, вытряхнул из него парадный китель.

– А как ты объяснишь вот это? Это в домике нашли. Не твое?

– Никак нет, господин капитан второго ранга! Я гардемарин, мне не полагается парадная форма одежды, господин капитан второго ранга!

Капитан второго ранга побагровел, как украинский бурак.

– Конвой! Конвой, мать вашу!

Хлопнув дверью, в кабинет влетел сначала адъютант, за ним – двое из караульного взвода.

– Вот этого… – капитан хватал воздух ртом, как выловленная и брошенная на берег рыба, – вот этого поганца на цугундер! На цугундер! На хлеб и воду! Мерзавец, ах какой мерзавец!

– Есть! А ну, пошли! Руки за спину – вперед!

Когда за гардемарином Островским и караульными закрылась дверь – открылась другая дверь, замаскированная под дверцу шкафа, и из нее шагнули два человека. Мичман Тишко, известный залетчик, и второй, среднего роста, почти лысый, крепкий, как обкатанный волной голыш.