Гордость Егора была уязвлена. Он не любил проигрывать, даже в мниможизни. Кельзанги все такие – быть может, оттого, что рост и сила не способствуют смирению. В нашем Койне мало уроженцев Кельзанга.

Мы поднялись. Бокалы и посуда на полированной крышке стола начали мерцать, растворяться, и в воздухе повеяло озоном. Мой друг распахнул мантию, дернул вниз нагрудник, и я увидел страшные шрамы между его ключицами.

– Как они были жестоки! Как жестоки! – задумчиво произнес он.

– Наши предки.

– Да, наши предки, ничего не поделаешь. Монстры проклятые!

На губах Егора мелькнула улыбка, и я с облегчением вздохнул.

В Петербург я вернулся ночью. Солнце давно закатилось, тихий город дремал под темным беззвездным небом, и только Невский, старинные набережные и мосты озаряли сполохи ярких огней. Со стрелки Васильевского острова и из садов за Петропавловской крепостью слышались звуки музыки, и над широким речным разливом кружили в воздухе танцоры.

– Он был там, – произнес Гинах, едва мы перешагнули порог кабинета. Мысли его оставались скрытыми, и я не понял, о ком речь.

– Кто и где?

– Принц, тот человек. Был на церемонии прощания.

Синева и упругость стали. Приоткрывшись, Гинах послал мне дополнительный образ: невысокий рыжеволосый мужчина с серыми глазами.

– Кажется, вы говорили, что он интересуется нашими занятиями? – спросил я. – Что же в этом странного? Прошлое у многих вызывает любопытство. Прошлое, наша необычная работа и мы сами… Легенды так притягательны!

– Не менее, чем легендарные герои, – буркнул Гинах.

В узкой длинной комнате, служившей ему кабинетом, была половинная сила тяжести, и мне казалось, что я вот-вот всплыву вверх, к белым закругленным потолочным сводам. Шел двадцать пятый час*, во тьме за окнами шумели кроны деревьев, журчала в гранитных берегах Фонтанка, перемигивались фонарики на мосту. Снег здесь не падал – весь исторический центр Петербурга был прикрыт силовыми экранами.

Поднявшись с кресла, Гинах прошелся к огромной печке, потом к окну. Длинные скользящие шаги – так ходят на Луне, Меркурии, Титане или в космических поселениях, в зонах пониженной гравитации. Комната была погружена в полумрак; слабо светились прозрачные панели столов и сиденья, повисшие в воздухе, тянули гибкие шеи конусы ви-проекторов, сияла мягким опалесцирующим светом голографическая стойка с картотекой, тысячи крохотных разноцветных клавиш, похожих на звезды, выстроенные по шеренгам и колоннам. Печь, покрытая расписными изразцами, похожая на маленький дворец, выглядела в этой обстановке анахронизмом.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, – вымолвил Гинах, с задумчивым видом уставившись в окно. – Наши занятия так увлекательны и романтичны… Мы восстанавливаем историю Земли – не только факты, сооружения, сокровища былого, но живую, подлинную историю. Мы опускаемся в глубь тысячелетий, в шахты времени, где мы уже не мы, а люди минувших эпох, мы проживаем их жизни, чтобы добыть крупицы истины, понять, как и почему случилось так, а не иначе. Насилие, боль, несправедливость, жестокость – все это знакомо нам, все, даже смерть! Мы умираем в муках снова и снова, чтобы поведать о том, чего уже нет, чтобы не забылось прошлое и каждый мог приобщиться к нему – пусть не в реальности, не в яви, а только в Зазеркалье, но все же попасть туда и увидеть, каким оно было. – Он резко повернулся ко мне. – Мы, Андрей, герои! Несомненно, герои – в нашем благополучном и счастливом мире. И этот мир нуждается в нас.

Прекрасная речь во славу исторической науки, подумал я. Нужны ли еще доказательства, отчего столь многие интересуются нами? Хотя бы этот Принц и троица его приятелей… Конечно, он пытался влезть в мой разум, не испросив разрешения, но и такое бывает – в первые годы после ментальной мутации, когда опыт мысленной связи еще незначителен.

– Он молод? – спросил я.

– Вы о ком? О Принце? – Гинах с сомнением хмыкнул. – Не думаю. Видимо, ваш ровесник, если считать реальное время. Вполне зрелый, но весьма бесцеремонный человек.

– Из ваших слов я заключил, что он испытывает тягу к героям.

– Неверный вывод, Андрей. Я лишь хотел проиллюстрировать ваш тезис о притягательности легенд. Но к Принцу это не относится – тут ни романтики, ни сантиментов, и цели весьма конкретные. Он… – Гинах на миг приоткрылся, и я ощутил его смущение. – Он хочет ознакомиться с нашими необработанными записями.

– Вот как? – Я был изумлен. Вторжение в чужую жизнь, в интимные воспоминания неэтично, а в данном случае речь шла об этом. Имеется разница между первичной информацией, добытой в поле, и сканированными с нее отчетами, но нельзя считать, что наши отчеты в большей степени субъективны. Нравы и обычаи ливийцев, их пища и одежды, приемы боя и охоты, фольклор, миграции и племенная иерархия – все это и многое другое есть достояние истории, однако ночи с Небем-васт – мои. Женщина в оазисе Кууш, куда я дополз полумертвым от жажды, яма в деревне нехеси*, где я утопал в нечистотах, раны от львиных когтей и жуткая боль, когда дубиной разбивают позвоночник, жуки и черви вместо мяса и лепешек – тоже мое, то, чем я не желаю делиться со всем человечеством. Как Егор картиной своей гибели… Делятся, конечно, но не со всеми, скажем так; иная память тяготит, и дружеское участие небесполезно.

Гинах сел. Что-то шевельнулось на печи, на самом ее верху, среди похожих на башенки украшений. Огромный рыжий, с белым подбрюшьем кот спрыгнул на пол, покосился на меня и, мягко перебирая лапками, затрусил к хозяину.

– Первичные записи? Зачем они ему? – Я нахмурился. – Думает найти что-то упущенное нами? Но это же надежды дилетанта!

– Согласен. – Кот устроился у Гинаха на коленях, и тот поглаживал мягкую шерстку. – Согласен насчет вашей оценки надежд, но могут быть и другие причины. Например, стремление поближе узнать нас, вас и меня.

– Он выбрал для этого не самый лучший способ.

– Наши желания иногда порождаются фокусировкой на какой-то идее. Как правило, из разряда великих.

Намек, но без ментальной подсказки, и потому я не мог с ним разобраться. Я молчал, пребывая в недоумении.

– Этот Принц… он из Койна Супериоров, – произнес после паузы Гинах. – Меня это настораживает. А вас?

Мне это было, в общем-то, безразлично. Отдельные представители человечества – в том числе, вероятно, и Гинах – относятся к супериорам с насмешкой и даже с опаской, но я их образа мыслей не разделяю. Склонность к созданию странных, по временам шокирующих концепций, как и вера в них, необоримы, но этого ли нужно опасаться? Хуже, когда идей нет вообще.

Супериоры со всей искренностью полагали, что нами перейден рубеж, который отделяет homo sapiens от homo superior – проще говоря, человека разумного от сверхчеловека. Не такая уж пустая мысль, если учесть перспективы общения с Носфератами, однако вывод из нее неверный. Вывод супериоров заключался в том, что человек, достигший божественной силы и величия, имеет право реализовывать любой проект, который в принципе возможен. Проекты предлагались всякие – скажем, создать Мыслящую Биосферу, наделив животных разумом, переиначить историю так, чтобы крови в ней было поменьше, или всем переселиться в космос в виде кораблей-киборгов. Последняя идея рухнула, когда мы узнали о Носфератах, вторая технически невыполнима, а что до первой, то был в ней все-таки рациональный элемент – правда, в части флоры, а не фауны. Звери в наше время поумнели, хоть и не стали разумными, зато возникли биоморфы, вид растений, способных к эмоциональной связи с животными и человеком.