Широко схватившись за перила, она скоро начинала дрожать, сгибаться как русская борзая и покашливать дымком, как сломанный мотоцикл. В конце концов, она возвращалась в комнату, куталась в шерстяной платок, садилась перед зеркалом и начинала, рыча и гримасничая, изображать прожженную шельму, само коварство, мегеру, готовую, мать вашу, на все!

* * *

Даниил с тяжелым сердцем покинул третью ювелирную мастерскую, где ему вновь отказали в фантастическом по роскоши заказе за еще более фантастическое обещание выплатить стоимость изделия в течении ближайших лет. Он даже подумывал похитить бриллианты из дворца Его Величества. Он представлял, как они с Машенькой и Ванечкой, перешагивая через лазерные нити, хватают скипетр и державу и, сломя голову, мчатся к выходу. Но стоило им высунуться на площадь, как перед ними открывалась стена из милицейских машин с мигающими маячками, вертолет ловил их в луч прожектора, и им говорили: «На место!» Даниил разворачивается и покорно бредет обратно во дворец: «Ну, хорошо-хорошо, зачем же так волноваться? – бормочет он. – На место, так на место… Сейчас всё вернем…» Но тут голос из рупора, срываясь на визг, кричит: «Я же сказал, ни с места!» Даниил разворачивается, говоря: «А мне-то показалось…», но тут по ним уже открывают шквальный огонь.

Представляя себе такие сценарии гениальных ограблений, Даниил только вздыхал и шел дальше, молча останавливаясь у бронированных витрин магазинов, где на синем и красном бархате были разложены драгоценности, которыми он мечтал завалить свою любимую Русалочку.

* * *

В это время разъяренная Маруся ходила возле дверей покойницы. Как бы она хотела сейчас вцепиться ей в волосы! Да смысла-то нет: та ж ничего не почувствует. Проклятье! И тут она в преимуществе! Наконец, сжав кулаки, хозяйка ворвалась в свой бывший чулан и остолбенела. Русалочка сидела там, как печальная принцесса, в вечернем платье, о каком Машенька не смела даже и мечтать. Глаза её были безразличными, стеклянными, но щемяще красивыми, обрамленными черными мохнатыми ресницами. Волосы были заботливо уложены во вьющиеся локоны и подобраны обручем, и весь вид у нее был порочно притягателен, если не сказать, соблазнителен, даже для Машеньки.

– Ну, держись, стерва! – прошипела та, выйдя из ступора, и пошла за пилой.

Мужской монастырь напротив женского –

даже если ничего не происходит,

все-таки что-то есть.

Китайская пословица

За ужином у доктора было пять персон. Сам почти невменяемый Аркадий Эммануилович, подобранная им где-то пьяная поэтесса Ада Шленкер, французский педиатр Артур Кварк, который находился в Екатеринбурге на медицинской конференции и был приглашен доктором на ужин еще неделю назад, Данечка и коварно молчаливая Машенька. Когда все уже разделались с доставленной на дом рыбой, Блюмкин утер салфеткой рот и швырнул ее через весь стол в тарелку педиатра.

– А вот скажите, мосье Кварк, – начал он с неожиданным напором, – что у вас там во Франции есть такого, чего у нас в империи нет? Или чего у нас нет такого, что у вас есть?

– Вы знать, доктор, я еще не очень понимать по-русску. Но если я правильно вас понять, то у нас есть такой башня, который видно со всего Париж.

– C’est tout?[2]– протянул доктор нарочито разочарованно.

– Нет. Еще у нас ест такой забавный болезнь…

Пока медики говорили о своем, Даня, считавший себя поэтом, решил поговорить о близком:

– Ада Моисевна, а это правда, что вы стихи пишете?

Жирная поэтесса икнула и посмотрела на него снизу вверх.

– Сейчас я прочту вам лучшее, что вы когда-либо слышали, – объявила госпожа Шленкер, выбралась из-за стола и, пыхтя, залезла на рояль. Встать в полный рост она побоялась, поэтому читала на четвереньках.

Любовь нас покрывала пеленой разврата,

И дивный сок груди твоей мне жажду утолял,

Была ты под землей – мне помогла лопата,

Гнилой трухлявый гроб нам брачным ложем стал…*

Тут поэтесса все-таки поскользнулась на лакированной крышке и обрушилась на паркет. Тяжелый удар гулко отозвался в рояле, и низко висящая над обеденным столом люстра, дрогнув, мигнула. Непрожеванная маслина застряла у Даниила в горле, он трижды сглатывал ее, но та упорно возвращалась назад.

– Вы им рассказали, док? – вмиг осунувшись и побледнев, спросил совладавший, наконец, с собой и маслиной Даниил. Он с тревогой или, скорее, с отчаянием смотрел куда-то мимо гостей.

– Кстати о любви! Господа, а где же наша невеста? – как бы разряжая неловкую паузу, как ни в чем ни бывало, повертелся по сторонам доктор и даже, с наигранным любопытством, заглянул под стол.

Машенька, тем временем, позабыв о диете, уплетала устриц, заливала их шампанским, лишь изредка взглядом невинной анаконды поглядывая на ничего не подозревающих соперников.

– Вы им рассказали, док? – как бы не веря в такую подлость, тупо повторил Даниил.

– Мосье Кварк, а вот у вас во Франции занимаются любовью с покойниками? – спросил вконец охамевший за один день доктор у ничего не понимающего иностранного гостя.

– Ну, я, конечно, бывать на похоронах… – неуверенно промямлил педиатр, все еще с трудом проглатывая кусочки устрицы и вытираясь салфеткой.

– А не хотите попробовать? – резво перебил его доктор. – Ведь сегодня вы имеете честь ужинать за одним столом с великим мастером в области труположества – Даниилом Матвеевичем Сакулиным!

Француз с трудом перевел взгляд с доктора на бледного молодого человека. Тут Даниил взял себя в руки и осмысленно, с чувством собственного достоинства, посмотрел в глаза иностранцу.

– Да, это правда – я люблю давно умершего человека, – тихо проговорил он. – Но мы любим друг друга чистою любовью, и нипочем нам злые языки, сплетни и пересуды.

– Может, я пойти? – привстал из-за стола месье Кварк.

– Нет уж, останьтесь, мосье педиатр! – жестко осадил его доктор.

Через десять минут Кварк очутился на заднем сиденье такси между мусорщиком и логопедом, разделяя их, словно демилитаризованная зона. Машенька сидела рядом с водителем и трещала как никогда оживленно. С легкостью, словно во сне, она предвкушала грядущий коллапс, и нездоровые возбуждение и веселость буквально распирали ее изнутри.

– Вообще-то я тоже работал в космосе, – делился с ней по дороге таксист. – Устроился на немецкую станцию по производству дрожжей. Но оказалось, на самом деле это подпольная порнографическая студия, и нам там, мягко говоря, дали жару… До сих пор жену боюсь в кино водить, а сам как немецкий язык услышу, сразу зад ноет…

– Хо-хо-хо! Не могу! – захлебывалась от ненормального смеха рыже-оранжевая отличница.

Притихла Машенька только в лифте. Отлучившийся ненадолго рассудок будто бы вернулся к ней, когда она увидела у подъезда милицию и небольшую толпу людей. Теперь она нервничала, заламывала руки и искоса поглядывала на разгоряченных пикировкой друзей.