— До свету не дождутся.

Серёга Хачариди поднял голову. За обрезом провала виднелись вершины окрестных гор, с которых только-только сползали позолоченные языки тумана, скатываясь, оседая в долину, где ещё царил достаточно густой предрассветный сумрак. Утро приходило в долину с заметным опозданием.

— Немца таки точно не дождутся, — сделал вывод Серёга и, неодобрительно покосившись на своего ординарца, взял всё-таки из его ладони протянутую самокрутку.

И не удержался, одёрнул:

— Здоровья на два чиха, а туда же, курит…

Володька насупился и промолчал.

— …Немец впотьмах горами не поедет, — продолжил Хачариди, кресанув трофейной зажигалкой, — а с соседних сёл и звать особенно некого, всех джигитов угнали Зуйские леса прочёсывать.

— Говоришь, в хворосте прячутся… — рассеянно, словно пропустив мимо ушей последние слова разведчика, повторил лейтенант. — А сухой там сейчас хворост?

Хачариди глянул на него вопросительно, а потом перевёл взгляд на язычок пламени, так и не донесённый до самокрутки, и криво, чтобы не сказать зловеще, усмехнулся:

— Как порох.

— Что у нас есть подходящего?.. — после минутной паузы спросил Яков Осипович у Сергея Хачариди, само собой, более осведомлённого в содержимом каптёрки разведчиков.

Правда, от каптёрки той, в последнее время, осталось — снарядный ящик да два «сидора» за плечами.

— Бензина есть литра три, с жандармского мотоцикла слили на случай «коктейля Молотова», — сразу же ответил партизанский разведчик, уже успевший обмозговать идею флотского коллеги. — Тряпья у баб возьмём, соломы полно на поле, сырая, но с бензином пойдёт, а главное, — он извернулся на краю карстовой ямы и ткнул самокруткой куда-то в туман, стелющийся над порыжелой, парной ещё, землёй, — там телега есть, вернее, что от неё осталось. Но осталось-таки главное.

— То, что делает её колесницей? — уточнил лейтенант.

— Именно, — хмыкнул Серёга. — Колёса. Аж три.

— Средневековье какое-то, катапульты только не хватает: навозом кидаться, — проворчал Войткевич, щурясь вроде как с сомнением, но азартно, словно за карточным столом. — Пока разгорится чего-нибудь от этих твоих колёс с тряпками, их та же Зульфия из чайника зальёт.

— Пока разгорится, будут они у меня сидеть как каплуны в духовке, ждать румяной корочки, — похлопал Сергей по затворной крышке своего верного чешского «SB» с непривычной ручкой для переноски и магазином, торчащим сверху.

— Всё хотел спросить, ты где такой экзотический трофей раздобыл? — кивнул на пулемёт Войткевич. — Ни у немцев не видал, ни у румын…

— Словаки. Есть тут ещё и такая босота, — подал голос из ямы Арсений Малахов. — Это они Серёге такой талисман задарили. Он теперь с ним и в баню ходит.

— Словаки? — удивился Войткевич.

— Но это очень долгая история[17], — отмахнулся Сергей. — Не время сейчас.

— Не время, — согласился лейтенант и съехал на животе с края ямы, где они с Хачариди осматривали поле и спуск к реке. — Вовка, дуй за тряпьём и бензином!

Мальчишка дёрнулся было наверх, но вдруг нахмурился и вопросительно уставился на своего кумира и «первый номер» пулемётного расчета, мол: чего это он тут командует?

Сергей ответил нарочито строго:

— Что вы глазами хлопаете, рядовой Вовка? Сказано, дуйте, значит, тужьтесь… исполнять команду старшего по званию, — подмигнул он заговорщицки.

Вовка зашуршал известковой крошкой, ловко выбираясь наружу.

Проведя мальчишку насмешливым взглядом, Войткевич щёлкнул корпусом золотого брегета.

— А ты, Сергей Батькович, если не против исполнить команду старшего по званию, выбирай позицию татар шугать. Скоро транспорт придёт. И ты, правоверный, — обернулся он к Сабаеву. — Хорош спирт лакать, как гяур последний, с ним пойдёшь.

— Я и не правоверный, и не гяур… — вздохнул Шурале, закручивая крышку фляги.

— Это как? — вздёрнул бровь Яков Осипович.

— А так. Ни русский, ни татарин. Я вообще шайтан знает что такое. Национальный кадр… Был, до 28‑го…[18]

Двумя неделями раньше. Туапсе. Отдел Смерша НКВД

— У нас нет национальностей, — назидательно повторил подполковник Кравченко, впрочем, тут же осёкся: «Мабуть що, переборщив». — В значении большем, чем, скажем, Закавказский ансамбль танца и свистопляски… — раздражённо поправился он. И снова патетически возвысил голос, так что старший лейтенант Новик на табурете подследственного даже обернулся: нет ли тут благодарных слушателей? Часового, откровенно спавшего с открытыми глазами и бдительным выражением у двери, в таковые явно можно было не засчитывать.

— У нас есть советский народ и предатели советского народа! — плакатно поднял указующий перст подполковник. — Вот применительно к ним и уместно упоминание национальности, в негативном, так сказать, контексте.

Кравченко неопределённо помахал рукой и, в конце концов, отмахнулся: «Тонкое это дело — национальное самоопределение. Шаг вправо-влево — и уже, неровён час, национализм».

— Так что советской властью преследуется не грузин!..

Наткнувшись на иронический взгляд подследственного, брошенный исподлобья, Трофим Иванович суеверно поёжился и, обернувшись на портрет вождя, глянувшего со стенки особенно пытливо, подытожил тоном почти извиняющимся:

— Не грузин, а грузинский националист.

— Кто? — с улыбкой поинтересовался старший лейтенант. — Десятилетний мальчишка? Грузинский националист?

— Время такое, военное… — откровенно юродствуя, развёл руками следователь. — И чукотский нацист может случиться. И, кстати сказать, вы только что сами косвенно подтвердили причастность вас и вашей жены к укрывательству… — Кравченко порылся на столе в ворохе бумаг и выдернул школярский тетрадный листок в косую линейку. — К укрывательству члена семьи царского полковника Симона Лилуашвили, — торжественно зачитал он.

Затем — как-то сразу после «…швили», ещё раз покосившись на портрет вождя, о котором знал не только родовую фамилию и клички, но и всяческие инсинуации насчёт соседа-богача и чуть ли не князя, как положено в сих краях, и даже заезжего открывателя лошадей, сменил тон:

— …Одного из руководителей белогвардейской РОВС и фашистского наймита. С которым вот, — помахал тетрадным листком следователь, — вашу жену видели сегодня около полудня на майдане… на площади, — поправился он, — перед горисполкомом, когда она садилась вместе с ним в машину хозвзвода вашего подразделения.