– Как? – с любопытством спросила Наташа.

– Видишь ли, они так хитро все придумали, чтобы комиссия по распределению была до госэкзаменов. И если ты на комиссии повела себя неправильно, у них были все возможности завалить тебя на госах. Тогда ты получаешь не диплом, а справку о прохождении обучения в данном вузе. Диплом есть гарантия государства, что ты овладела знаниями и навыками, достаточными для работы по специальности. Нет диплома – нет гарантий. Без диплома ты – никто. Зато можешь не ехать куда тебя посылают, будешь искать работу самостоятельно. Только кто тебя возьмет, если диплома нет? Остается путь в уборщицы или в дворники. Устраивает такой вариант?

Наташа в ужасе помотала головой.

– Тогда голосуй как положено.

Полина Викторовна внезапно остановилась, зажмурилась и принялась массировать пальцами затылок.

– Вам плохо? – испугалась Наташа.

– Ничего, пройдет.

Актриса подняла голову, посмотрела на небо.

– Сейчас начнется, минут через пять. Спазм ужасный. Давай возвращаться.

Наташа послушно развернулась, они зашагали по направлению к дому.

– Может, к доктору зайдете? – предложила Наташа, когда они подошли к подъезду.

Ей очень не понравилось сильно побледневшее, с отливом в синеву, лицо Полины Викторовны.

– Пожалуй, – согласилась актриса. – Пусть укольчик сделает.

Ливень обрушился на поселок, как только за ними закрылась дверь подъезда.

– Успели, – удовлетворенно заметила Полина и нажала кнопку звонка на двери временного медпункта на первом этаже.

Доктор открыл сразу же, Наташа вошла следом за актрисой и, к своему огромному удивлению, увидела Маринку. Подруга сидела на смотровой кушетке, одна нога забинтована от щиколотки до бедра.

– Нога так болит, встать не могу, – проныла Маринка. – Эдуард Константинович эластичный бинт наложил, сказал, что растяжение. Вот сижу, жду, когда боль немножко успокоится, а то до квартиры не дойти, больно ужасно.

– Это опасно? – с тревогой спросила Наташа.

– Да нет, просто сильная боль. Пройдет.

Наташа оглянулась на доктора и Полину. Актриса уже сидела, закатав рукав и приготовив руку для инъекции, Эдуард Константинович набирал в шприц препарат из ампулы.

– Что ж ты меня не позвала? – упрекнула Наташа подругу. – Я бы помогла дойти до квартиры. Сидишь тут, доктору мешаешь.

– Ничего-ничего, – отозвался Качурин, – Марина не мешает, наоборот, скрашивает скучное одиночество, у меня ведь работы не много, у вас подобрался на редкость здоровый коллектив.

Он почему-то усмехнулся и ловко ввел иглу шприца в вену.

– Семен с давлением по два раза в день прибегает, а у Виссариона Иннокентьевича со спиной проблемы, вот, пожалуй, и все мои пациенты. Ну и вы, Полина Викторовна, заглядываете уже во второй раз, как дело к дождю. Кстати, Наталья, хотел вас попросить…

Наташа даже вздрогнула от неожиданности. О чем ее может попросить Эдуард Константинович?

– Я слышу, как Надежда Павловна подкашливает, и мне это не очень нравится. У нее на кухне жарко, постоянно включены плиты и духовки, она то и дело открывает окна и устраивает сквозняк… Одним словом, я обеспокоен. Я пытался с ней поговорить, но она отмахивается и уверяет, что все в порядке. А я слышу, что не в порядке. Скажем, так: трахеит я уже слышу. Нужно не допустить бронхита и предотвратить пневмонию. Попытайтесь уговорить свою наставницу, чтобы она приходила ко мне каждый день. Желательно утром и вечером. Всего на пару минут, я много времени не отниму, только послушаю фонендоскопом. Мучить не буду, больно не сделаю, обещаю.

Он внезапно улыбнулся, и Наташе показалось, что эта улыбка как будто долетела до Маринки и отразилась от нее вспышкой радости.

Значит, вот как это бывает… Вот о чем эта песня… А Наташа почему-то раньше думала, что она о военных музыкантах. Смешно!

Полина Викторовна тоже улыбалась, совсем незаметно, одними краешками губ. Маринка светилась от счастья.

А Наташе было грустно.

* * *

На ужин в столовую Маринка явилась сильно хромая, в сопровождении доктора, который заботливо поддерживал ее под локоть. Наташа после возвращения с прогулки в обществе Полины Викторовны пришла на кухню помочь Надежде: сидеть дома одной не хотелось, скучно. Увидев хромающую подругу, подбежала, чтобы помочь, принесла ей поднос с едой, села напротив. Доктор, проводив пациентку до стола, прошел в дальнюю комнату, где обслуживали организаторов и сотрудников.

– Что с ногой-то? – обеспокоенно спросила Наташа. – Где ты ее растянула? Из окна прыгала, что ли?

Маринка молча жевала тефтели с макаронами, и лицо у нее было странным и каким-то чужим, а взгляд – растерянным и одновременно счастливым. Такой Маринки Наташа никогда не видела за все годы, что они были знакомы. Значит, Наташе не показалось там, в медпункте, когда Эдуард Константинович улыбнулся. Маринка влюбилась. Господи! Что же теперь будет?!

– Мариш, – строго заговорила Наташа, – я все понимаю, но ты мне скажи, нога и в самом деле болит? Или ты это придумала, чтобы был повод зайти в медпункт? Если придумала, то и на здоровье, флаг тебе в руки, но если ты действительно потянула мышцу и тебе больно, то я должна точно знать, чем тебе помочь.

Глаза подруги смотрели мимо Наташи и, казалось, никак не могли сфокусироваться ни на одном объекте.

– Почему ты мне ничего не сказала? – продолжала допытываться Наташа. – Вы из очереди тогда ушли вместе, я заметила, но промолчала. Вчера на чтение пьесы ты не пришла и ничего не объяснила. А сегодня нога. Ежу понятно, что ты на доктора запала и проводишь с ним время, но почему мне-то ничего не сказала? Я что, чужая тебе? Посторонняя?

Маринка отодвинула тарелку с недоеденными макаронами, залпом выпила бледно-розовый компот, медленно обернулась, долго смотрела на открытую дверь, ведущую в «зал для руководства», откуда как раз выходила Надежда Павловна с пустым подносом. После чего так же медленно повернулась к Наташе.

– Я ничего не понимаю, Натка, – в ее голосе звучало не то удивление, не то страх. – Я не запала на Эдика. Помнишь того красавчика Виталика, с которым я в прошлом году мутила? Вот на него я запала тогда, это точно. И на Стаса запала. И на Воскобойникова из параллельного класса, помнишь?

Наташа кивнула.

– На них на всех я действительно западала. А тут… Я не знаю. Это что-то совсем другое. Я не понимаю… Я как будто сама не своя. Какая-то одуревшая, обалдевшая, пришибленная, ничего не соображаю. Со мной такого никогда раньше не было.

– Но сегодня на комсомольском собрании ты была нормальной! И вчера на обсуждении тоже выступала как обычно.