До этих событий я работала литконсультантом в журнале «Аврора», писала рецензии, делала переводы со славянских языков, потом — с французского: Превер и Эльза Триоле (притчи) в моих переводах были частично опубликованы. Став единственной женщиной — участницей одной из первых ленинградских художественных нон-конформистских выставок, поняла: сексизм был болезнью и многих моих коллег-мужчин. Так что российский феминизм с полным правом можно назвать «третьей культурой».

Редколлегия альманаха «Женщины и Россия» вскоре раскололась по идейным причинам: я и некоторые мои сотрудницы считали, что издание должно иметь светский характер, другие настаивали на православной идеологии. Так или иначе, но из страны выслали представительниц разных «лагерей». Репрессии КГБ и успех альманаха на Западе во многом определили судьбы членов редколлегии.

Можно сказать, я родилась феминисткой. Это я так горько смеюсь. Отец был юристом — и алкоголиком, он превратил моё детство в суровое испытание. На самом деле он всё умел делать, в том числе исполнять и т. н. женские обязанности, и в другом обществе он бы стал иным человеком. Он мог сам стирать и гладить, хвалить меня за ум, но тривиально следовал законам патриархатного общества во всём другом. Мама была бухгалтером — и модельером: она обожала математику (мои стихи иногда называют «высшей математикой») и красивую одежду, которую сама же и сочиняла. Она очень любила меня в раннем детстве и принимала патриархат как нечто неизбежное — увы, это убеждение многих российских женщин. Но, когда родился брат, по настоянию отца меня отдали в интернат, и это стало моей первой психологической травмой.

Меня тянуло к спорту, и я много им занималась: велосипед летом и коньки зимой, даже стала чемпионом школы по скоростному катанию — а родители гнали меня на кухню и усаживали за швейную машинку. Это вызывало яростный протест. Между прочим, брат всегда тянулся к кулинарии и шитью, но от таких «немужских» занятий его всячески оберегали. Запихивание ребёнка в прокрустово ложе патриархатной культуры калечит ведь и девочек, и мальчиков.

Родители развелись, когда мне было пятнадцать, и я поддержала это мамино решение. Уже в Нью-Йорке вместо отчества я взяла «мамчество», матриним: Татьяна Валентина, или Татьяна Валентиновна (Валентиной звали мою маму). Свои обиды на родителей я изжила, решив взять от них лучшее — любовь к поэзии (отец писал стихи) и мамину артистичность: мои костюмы часто привлекают внимание даже на Бродвее. Но замуж выходить я никогда не хотела: насмотрелась на их отношения, прочувствовала на себе боль детей, вырастающих в таких семьях.

Конечно, я влюблялась. Моё увлечение одним нежным одноклассником можно назвать классическим примером первой любви. Но когда он протянул мне при всех флакончик духов в подарок, я убежала: была болезненно застенчива. Однако судьба поймала меня на уговоры другого нежного юноши. Но он был на шесть лет младше меня и не мешал моей самостоятельности. Хотя и ему не удалось избежать традиционной мужской российской беды — алкоголизма. С мужем мы остались лишь творческими соратниками. Но у меня есть сын. В Америке и муж, и сын взяли мою фамилию в женском звучании: Mamonova.

В СССР приходилось постоянно сопротивляться навязываемым дома и в школе ролям. Ведь времена моей юности — это либерализация в стране, Битлы, твист, мы получили доступ к лучшим мировым фильмам (Феллини, Бунюэль, Бергман), книгам (Ремарк, Фейхтвангер, Арагон), на прекрасные выставки и театральные постановки бегала постоянно. Сложности и обиды, конечно, бывали, но у меня есть секретная терапия — дальние поездки. На поезде только на Камчатку ездила не раз через всю Сибирь… Увлекалась буддизмом, йогой, философией дзен… Тогда Восток пришёл на Запад — и в Россию. Но любую религию я считаю манипулятивным инструментом, хотя я и толерантна к разным убеждениям.

Как переживалась высылка из страны — как изгнание или обретение? Оставаться тогда в России было бы самоубийством. Власти назвали мой альманах идейно вредным и тенденциозным. Я понимала, что это только начало… Оторванность от Родины болезненна, но свобода тоже кое-чего стОит. Это смешанное, противоречивое чувство не оставляло никогда, хотя, объявив меня лидером женского движения, мне облегчили решение некоторых задач на чужбине. Ведь выслали меня в никуда — ни дома, ни работы… Поддержал Толстовский фонд, предоставил жильё, устроил международную пресс-конференцию, и тогда посыпались приглашения, что дало мне возможность объездить с лекциями и выставками весь мир. У меня много наград. А в Гане подарили землю — от одной горы до другой. Я пока не знаю, что с ней делать, но приятно, что даже где-то в Африке у меня есть своя земля. А вот российское гражданство мне до сих пор не вернули. Оказывается, самый страшный враг России — не обычные диссиденты, а феминистка…

Реалии Запада оказались куда более жестокими, чем это представлялось издалека. Сами Соединённые Штаты подчас кажутся гигантской коммуналкой. Всё обнажено, всё на виду, как помойка, вынесенная наружу. Так называемый индивидуализм оборачивается элементарным жестоким эгоизмом. Как поспешно усвоили у нас всё дурное с Запада: алчность вместо взаимопомощи, конкуренцию вместо дружбы! А позитивные свойства Запада, такие как вежливость и ответственность, пока не очень привились в нашем быту. И мои впечатления от родов в советском роддоме не слишком отличаются от опыта по удалению желчного пузыря в клинике Коннектикута: хотя была медицинская страховка, меня «попросили» из палаты почти сразу после операции несмотря на то, что держались высокая температура и давление. Эти два с половиной дня в клинике стоили мне 25 тысяч долларов.

Но западный опыт дал многое. Есть такой принцип: если хочешь достичь успеха, делай то, чего больше всего боишься. И он оправдывается. Например, в школе я чувствовала себя скованно, поскольку приходилось решать недетские проблемы, боялась выходить к доске — теперь выступаю перед огромными аудиториями и сама вызываю студентов к доске. Америка открыла для меня детство, научила раскрепощаться, чувствовать себя свободной, танцевать на ярмарке, если вдруг понравилась музыка, понять, что это такое — «будьте как дети»: оставайтесь как дети, не в их беспомощности, а в их бесстрашии. Оставайтесь как дети, не в их несамостоятельности, а в их любознательности. Оставайтесь как дети, не в их капризности, а в их отзывчивости. Это помогает расти в любом возрасте. И Запад же приучил меня работать: я люблю поездки, только если они связаны с делом, с творчеством и преодолением. При этом люблю новые впечатления, открыта непривычному, необычному, люблю примерять на себя разные роли, пытаться прожить разные жизни — это даёт понимание других людей, образ жизни которых совсем иной.

Самыми успешными оказались мои лекции в Японии, там меня пригласили выступить в парламенте, в Германии — в университете тысяча человек поднялась с овацией. Из своих выставок считаю самой удачной выставку в Ginza Gallery в Токио. Стихотворение «Exile» было опубликовано во многих международных изданиях. А самой мне дорога моя работа, сделанная совместно с мужем, «Корабль пустыни», она отчасти символизирует мой путь.

Там, в дальних странах, слушают о проблемах России с любопытством и опаской. Патриархатное общество везде одинаково, добавляются лишь специфические национальные особенности, поэтому российские проблемы иностранной аудитории в общем понятны и вызывают сочувствие. С опаской… Раньше я полагала, что западные люди ошибаются в отношении россиян. А нынче, бывая на Родине чаще (не давали разрешения на въезд в течение 15 лет!) — убедилась: да, увы, есть основания для опасений. Повальное пьянство, воровство, аддикции и фобии всякого рода, мизогиния. А уж дай дураку молиться, он и лоб расшибёт — это точно о наших. То «Слава КПСС!» на каждом углу, а то вовсе наизнанку: творог «Императорский», халва «Царская», шхуна на Мойке «Монарх», паром «Св. Павел»… Дико это с непривычки-то.