в молчании.

«Ну и ну… — едва справляясь с внутренней дрожью, думал Санька. — Вот уж никогда не предполагал, что попаду в такой переплет. Чистейшей воды провокация». Он вдруг вспомнил про фотоаппарат и, испугавшись, схватился за него. Аппарат был с ним.

Вошел переводчик и сказал, что русские в отель еще не возвращались, а с дежурным посольства связаться не удалось. Можно будет позвонить рано утром, а сейчас необходимо составить протокол.

— Я сам позвоню, — поднялся с кресла Санька и только сейчас заметил, что в комнате инспектора нет ни одного телефона.

Инспектор вопросительно посмотрел на переводчика. Тот перевел. Инспектор мотнул головой. Переводчик сказал:

— Посторонним не разрешается использовать полицейские аппараты. Пока инспектор составляет протокол, мы проявим пленку из вашего фотоаппарата. Может быть, студент ошибся и все это лишь недоразумение, но мы ведь на то и полицейские… — улыбнулся он Саньке.

— Можете сколько угодно проявлять, — зло бросил Санька и стал перематывать пленку. — Никто из наших ребят ничего не фотографировал на реке. Это видели все. И все подтвердят, что я не раскрывал аппарата…

Переводчик взял пленку и ушел. Инспектор предложил Саньке кофе и сидел, барабаня пальцами по столу. Никакого протокола он составлять не стал.

«Вот гады, — думал Санька, отхлебывая остывшую коричневую жижу. — Так нахально действуют, словно убеждены, что я фотографировал».

Минут через пятнадцать переводчик вернулся. У него был грустный вид. Он с таким огорчением посмотрел на Саньку, что у того екнуло сердце.

— Пленка сушится, господин Антонов, и на ней, увы, есть секретные объекты, — сказал он.

Инспектор развел руками.

— Я требую дать мне возможность немедленно связаться с посольством! — громко сказал Санька, пытаясь сдерживать гнев и не в силах совладать с собой. — Я требую!

«Зачем я отдал пленку? Надо было проявлять в присутствии посольских…»

Инспектор сказал:

— Все это уже не относится к компетенции полиции. Сейчас приедут другие работники. Они свяжут вас с посольством…

Предчувствие неотвратимой беды охватило Саньку…

4

На четвертый день Санькиного пребывания взаперти дверь его комнаты тихо отворилась. На пороге появился высокий массивный старик. Он обвел взглядом комнату и поздоровался, назвав Саньку по имени-отчеству. Потом немного растерянно оглянулся на захлопнувшуюся дверь и, не дожидаясь приглашения, грузно сел на стул, поставив рядом большой желтый портфель. Некоторое время он молчал, словно собирался с мыслями.

«Что еще за старец?» — удивился Санька, разглядывая изборожденное глубокими морщинами, почти коричневое лицо старика. Одет тот был в светлый костюм и в белую рубашку с элегантно-вызывающей бабочкой.

— Простите великодушно, — сказал старик. — Я должен представиться. — Голос у него был приятный, какой-то усталый. Он чуть растягивал слова. Набрякшие веки скрывали глаза. — Меня зовут Афанасий Иванович Рукавишников. Я состою профессором кафедры искусств Пенсильванского университета… Пишу книги о живописи и архитектуре. Специалист по древнерусскому искусству…

«Это что-то новое», — подумал Санька.

Словно почувствовав Санькино удивление, Афанасий Иванович сказал:

— Пусть не покажется вам странным мой визит. Видите ли, мне стало известно о вашем решении не возвращаться в империю партийных бонз…

— О моем решении?.. — Санька даже привстал со стула. — Что за чушь?

Профессор развел руками.

— Разве я ошибся?

«Ну и ну», — Санька начал понимать, чем пахнет это известие.

— Ну и сволочи! — сказал он зло, чувствуя, как кровь приливает к лицу.

— Простите!..

— Сволочи те, кто сказал вам об этом! Вы понимаете?

— Мне не говорил об этом никто. — Профессор торопливо открыл портфель. — Я сам прочитал во вчерашней газете.

Он вытащил пачку газет и стал быстро их перебирать. Санька заметил, что у него веснушчатые руки, заросшие рыжими волосами.

— Вот, прошу вас… — профессор подал Саньке газету.

Санька увидел маленький, на колонку, портретик. Это была его фотография. Он улыбался сам себе с газетной полосы, улыбался задорно, весело… Только на лице размазалась типографская краска. Стараясь унять вдруг появившуюся дрожь, начал читать.

«Ленинградский журналист Александр Антонов, находящийся в Соединенных Штатах в составе туристской группы, попросил предоставить ему политическое убежище. Свой поступок Антонов объяснил тем, что в Советском Союзе он не имеет возможности высказываться в печати на такие темы, которые его волнуют. Несколько месяцев назад Антонов был уволен из газеты за резкость суждений и неспособность воспевать «достижения». Отец этого русского журналиста был расстрелян в годы сталинских репрессий».

Прочитав, он лихорадочно скомкал и швырнул газету в угол. Он готов был разрыдаться, закричать, затопать. Вскочив, безотчетно забегал по комнате, не обращая внимания на профессора.

— Да что же это?! Ловушка?! Ведь эту галиматью все прочитают!

Санька вдруг представил, как скривится редактор: «А писал-то… турусы на колесах. Я всегда говорил…»

— Нет! — заорал он так, что звякнул плафон. И тут же очнулся, словно споткнувшись о тяжелый, неодобрительный взгляд профессора.

— Ну! А вы что сидите?! — Санька подскочил к нему и с силой схватил его за плечи. — Позвоните в наше посольство, скажите газетчикам правду. Это же все вранье! Вранье!

Профессор не сопротивлялся, а только твердил:

— Помилуйте, Александр Александрович, помилуйте…

Одна мысль вдруг поразила Саньку. Он сел и внимательно взглянул на Рукавишникова.

— Где вы взяли эту газету?

— Как где? Купил… — развел руками профессор.

Санька схватил смятую газету и принялся ее лихорадочно разглаживать. Да, это была свежая газета…

— Слыхал я про эти штучки! Пару экземплярчиков с моим портретом тиснули… Читайте, любуйтесь… Откуда она у вас?

— Но я же имел честь вам рассказать… — профессор взглянул Саньке прямо в глаза. Глаза у него были совсем бесцветные, с тонюсенькими красными прожилками.

— Зачем вы сюда пришли? — закричал снова Санька, подступая к профессору. — Чтобы показать мне вашу поганую газету. Можете убираться! Я не желаю с вами разговаривать!

Профессор неуклюже вскочил, уронив свой портфель. Подобрав его, он стал пятиться к дверям, испуганно глядя на Саньку.

— Вы невменяемы, молодой человек! Да, да! Невменяемы, — повторял он. — Вам надо прийти в себя…

Рукавишников нервно забарабанил в дверь. Его выпустили, и он исчез, даже не попрощавшись.

Санька подскочил к двери и дернул за ручку. Дверь была снова заперта. Он со злостью пнул ее несколько раз ногой и прислушался. За дверью стояла мертвая тишина. Санька подошел к кровати и лег. Визит профессора вывел его из равновесия. Разговор с этим непонятным стариком, представил все последние события в новом свете.

«Ну конечно, — думал Санька, — вся эта нелепая история с пленкой только предлог. Они даже и не допросили меня подробно!.. Неужели хотят, чтобы я остался? Только на кой черт я им нужен? А эта заметочка в газете… — у Саньки от злости перед глазами поплыли темные круги. — Неужели они напечатали ее во всем тираже?!»

Упоминание