Провожатый выходит через минуту. На незнакомом гортанном языке говорит несколько фраз второму и тоже берет Циремпила за локоть. Его не ведут, а почти тащат куда-то вниз по лестнице. Он понимает, что спускаются в подвал, потому что до этого находились на первом этаже. Подвал оказывается аккуратным помещением с лампочками, закрытыми плафонами, и электропроводкой, спрятанной в пластиковые трубы. Стены выбелены, даже сырости не чувствуется, видимо, вентиляция отлажена.

Вдоль одной из стен, очевидно, внешней, проходят в три ряда трубы. Должно быть, где-то рядом, в том же подвале, расположено автономное отопительное устройство, скорее всего электрическое, потому что не слышно шума дизельного двигателя. Трубы сушат подвал не только по стенам, но и весь воздух здесь делают сухим. Рядом с трубами провожатые ставят тяжелое жесткое кресло. Не простое. Явно спецкресло, приспособленное для ведения душещипательных бесед. Попросту говоря, допросов. На подлокотниках зажимы для рук. На передних ножках зажимы для голени. Провожатые отпускают руки пленника, тот готовится покорно сесть, не имея сил сопротивляться и не зная, что ему скрывать от этих людей, но ему и сесть не дают. Сразу начинают бить. Бьют не так, чтобы настоящему мужчине упасть, – не специалисты по рукопашному бою, – но больно. Да Циремпил и понимает, что падать нельзя, потому что лежачего будут ногами пинать.

Он сначала пытается просто защититься, потом даже пытается ответить, но он тоже не специалист по «рукопашке» и за сопротивление получает немало дополнительных ударов. В конце концов Циремпил все же падает и получает несколько увесистых пинков в живот. Один удар приходится в печень. Это очень больно, и на какое-то мгновение он даже сознание теряет. А в себя приходит, когда его уже приковывают к креслу.

Избиение совершенно непонятно. Он же сам откровенно показывал желание сесть сюда и не собирался сопротивляться. Скорее всего так элементарно начинают ломать его волю. Только зачем похитителям это необходимо? Может быть, решает все же Дашинимаев, его с кем-то спутали? Что-то они говорили про похожесть... Там еще, в доме профессора... Тогда, разобравшись и убедившись в своей ошибке, его просто убьют. Точно так же, как убили профессора Родича. Не потрудившись даже объяснить, за что...

Тюремщики пробуют на прочность замки, проверяют. И руки и ноги прикованы так, что пошевелить ими невозможно. Циремпил знает, что уже через десяток минут такая поза станет настоящим мучением. Кровь начнет застаиваться в конечностях, сначала руки и ноги будет покалывать, а потом придет настоящая боль.

– Может быть, хотя бы скажете, что вам от меня надо? – не выдерживают все-таки нервы, и он спрашивает, как только обретает возможность говорить, отдышавшись после удара в печень.

Тюремщики, определенно, глухонемые. Не общаются с ним. Правда, между собой они незадолго до этого общались и даже выкрикивали что-то во время избиения, а теперь стали глухонемыми. Заканчивают проверку, убеждаются, что хитрые замки не подведут, переглядываются молча и с удовлетворением и так же молча выключают свет и уходят. Скорее всего они просто не понимают русского языка, и вопрос Циремпила оказался им не более понятным, чем возглас птицы на лесном дереве.

Сначала темнота выглядит полной и гнетущей. И страшной из-за своей полноты. Исчезает ощущение окружающих стен, словно вокруг Дашинимаева во все стороны простирается бесконечность, Великий Космос. Правда, откуда-то доносятся посторонние приглушенные звуки, но в этой темноте они разносятся легко и потому кажутся не такими приглушенными. Более того, иногда даже кажется, что они раздаются прямо в комнате, где-то здесь, и несут в себе еще одну, очередную неприятность.

Чтобы приглушить чувство страха, Циремпил закрывает глаза. Но от этого не становится легче. Воображение при закрытых глазах работает активнее, и страх усиливается настолько, что сидеть дольше, сомкнув веки, становится невозможным. А откроешь глаза – и сразу становится легче, потому что теперь уже темнота не такая единая черная масса. В небольшие щели двери проникает из коридора свет, рассеивается, разбавляет темноту, и глаза быстро привыкают к ней. Возвращается ощущение комнаты, замкнутого пространства. Бесконечности больше нет. Космос где-то далеко и никак его не касается.

* * *

Счет времени теряется быстро. Так и должно быть. Философский настрой восточного человека помогает контролировать свои ощущения. Циремпил знает: ему может показаться громадным периодом, веком, тысячелетием то, что где-то там, в живом и живущем мире, является десятком или парой десятков минут. И потому он не знает, через какое время снова открывается дверь и заходит человек среднего роста. Свет в комнате не зажигается, и видно только яркое пятно дверного проема – до неестественности яркое после мрака. И силуэт в этом проеме. Что можно сказать, наспех рассмотрев силуэт? Только то, что вошедший в комнату человек, судя по всему, немолод, но крепок физически. Лица не видно.

Человек стоит так около минуты, внимательно рассматривает в полумраке прикованного к креслу Дашинимаева, сам оставаясь невидимым. Наконец рука его тянется к стене на уровне бедра – там выключатель. Свет вспыхивает неожиданно ярко и бьет по глазам так, что Циремпил зажмуривается.

А когда открывает глаза, он невольно вздрагивает и пытается отшатнуться вместе с креслом, к которому прикован, потому что видит перед собой себя самого...

* * *

Растерянность длится недолго. Уже через мгновение Циремпил понимает, что это не совсем он, вернее, можно предположить, что он таким когда-то станет – лет через двадцать, потому что человеку, вошедшему в подвальную комнату, уже, несомненно, не менее шестидесяти лет...

– Можете не вставать... – шутит вошедший, разговаривая по-русски с небольшим акцентом.

Циремпил молча ждет продолжения. Невозмутимо, не пререкаясь. С достоинством. Откуда-то приходит уверенность, что с появлением этого человека его ждут уже меньшие физические мучения. По крайней мере, избивать не будут. Оно и понятно... Они так похожи. Кто же захочет избивать почти самого себя...

Человек что-то громко говорит на незнакомом языке. Из-за двери появляются двое тюремщиков, что привели недавно в подвал Дашинимаева, приносят стул, который ставят против кресла. Еще несколько властных, но сдержанных слов. С Циремпила снимают оковы, и он тут же разминает руки, только сейчас почувствовав, как сильно они затекли. Тюремщики остаются стоять по сторонам, готовые в случае необходимости выполнить любую команду. Но команда звучит совсем иная. И не очень им нравится, как понимает Циремпил, потому что вызывает встречный вопрос, произнесенный предупреждающим тоном. Но команда повторяется теперь уже резче, с откровенным властным окриком, и тюремщики нехотя удаляются, закрыв за собой дверь.

– Вас, несомненно, удивляют странные обстоятельства, в которых вы оказались...

Циремпил молча ждет продолжения, не отвечая на слова, которые ответа и не требуют. Он отлично понимает, что избили его именно по приказанию этого странного человека и без такого приказания никто бы не решился это сделать. И вообще все здесь, в том числе и само похищение, и убийство профессора Родича, делается и сделано по его приказанию. Но человек пока желает показать свою личную доброту и чистосердечие – медовый голос говорит об этом откровенно. Собеседник, однако, ждет. Не получив ответа, улыбается слегка виновато: