Не знаю, сколько прошло времени. Может, день, может, два, а может, и месяц. Мне все равно. Всё что меня интересует — это мой маленький сыночек, который где-то там один и ждёт маму. Я хочу находиться с ним рядом в этот момент, но врачи меня не пускают. Говорят, что мальчику нужен покой, и малыш почти постоянно спит, потому как организм истощен и ему нужно восстановиться.

Я кричала, била стены, говоря о том, что ему нужно, чтобы его мама была рядом, точно так же, как и мне нужно, чтобы он всегда был со мной. Но меня не слушали, отчего каждый раз у меня начиналась истерика. Мне кололи успокоительное, от которого я мёртвой плетью повисала на чьих-то руках, которые с нежностью и лаской меня обнимали, мне повторяли на ухо какие-то слова, которых я даже не слышала. Только вздрагивала от всхлипываний.

В голове билась лишь одна фраза врача: "Вы не сможете стать донором для своего ребёнка". Эта мысль не покидает меня ни на минуту, ни на секунду. Не даёт мне нормально жить. Я знаю, к чему они склоняются и чего хотят — им нужен отец, чтобы проверить его на возможность стать донором стволовых клеток. Вслух не говорят, но я вижу это в их взгляде.

Понимаю, что сама должна позвонить Бергеру и сказать, что у нас есть сын — и сейчас он нуждается в нашей помощи как никогда.

Прошло четыре года после того, как я видела Яна в последний раз. И почти столько же, когда разговаривали. Мной он не интересовался и не спрашивал у Матвея, как я и где, значит, вовсе ничего и не чувствовал ко мне никогда. Тогда к чему были все касания, взгляды, губы, что так собственнически меня целовали, словно я принадлежу только ему одному и никому больше?

Не знаю, что скажу, и смогу ли сказать что-то, стоит только услышать его голос. И дело тут не только в том, что я соскучилась по нему. Совсем нет. Просто я знаю, что расплачусь и не смогу вымолвить ни слова.

Не знаю, как он отнесется к тому, что у него растёт вдалеке от него сын, о котором он ничего не знал, которого они вместе с Татой хотели. Я боюсь, что узнав о Сашке, он просто заберёт его у меня, и тогда я никогда не увижу своего малыша. От этого по коже проходит озноб, а в сердце пробирается жгучий страх. Но точно знаю — он будет в бешенстве, что столько лет я скрывала от него его ребёнка. Ничего никому не сказала, продолжая скрываться от всех.

Но также я понимала, что мне просто необходимо взять и позвонить. Потому что на кону жизнь моего малыша, поэтому я должна затолкать куда подальше свой страх и позвонить.

Уверена, что не пройдёт и суток, как Бергер будет здесь, и тогда он просто раздавит меня. Ему это не составит труда, стоит только схватить меня одной рукой за шею, пригвоздив мёртвой хваткой к стене. И я даже не буду вырываться, потому как понимаю, что неправа, не следовало мне этот факт скрывать. Но я не могла по-другому.

Он должен меня понять. Просто обязан.

Не знаю, как отнесется ко всему Тата, и мне хотелось бы, чтобы она подольше не узнала о том, что у меня от её мужа есть ребёнок, но понимала, что это неизбежно. Даже если сейчас Ян ей ничего не скажет, когда-нибудь она все же узнает. И если сейчас по её велению Бергер меня не убьёт, то это сделает моя дорогая сестра.

Но это все потом. Сейчас главное — спасти моего малыша, и я готова на все, чтобы ему помочь.

— Тея, — вновь меня зовут, но уже мужской голос. И я подчиняюсь этому тембру, приоткрываю свои слипшиеся веки и вижу, что передо мной на корточках сидит Бальз.

Вижу его грустную улыбку, которой он старается меня подбодрить, но мне не становится легче. Только хуже.

— Тебе нужно покушать. Вставай, — качаю головой. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — пытаюсь выдавить из себя слово, но получается плохо. Голос охрип, в горле сушит, что открыть онемевшие губы становится тяжело.

— Давай, милая вставай, — Андерссон тянет ко мне руки и осторожно приподнимает меня с подушки.

Подчиняюсь ему, сажусь на кровати, придвигаюсь к краю, свешивая безвольные ноги вниз. Неожиданно Бальз наклоняется и подхватывает меня на руки. Цепляюсь за его сильные плечи, осторожно кладя голову ему на плечо.

— Где Ада? — спрашиваю, потому как слышала её голос, но почему не она пришла меня будить, а мой компаньон? И почему мужчина здесь? Разве он был тут все время?

— Она на кухне. Всё хорошо, не переживай, — ничего не отвечаю, утихаю в его надёжных и таких сильных руках.

Но в голове вдруг всплывает, что мне кто-то звонил — я слышала звуки входящего звонка на своём мобильном. Наверное, это родители или же сама Тата. Но мне все равно. Я поговорю с ними позже. А сейчас мне нужно набраться сил для разговора с бывшим любовником.

Тея

Дрожащими пальцами пытаюсь попасть в цифры на дисплее телефона, чтобы набрать номер того, кого не слышала вот уже долгих четыре года, впрочем, и не видела, но пальцы не слушаются: дрожат и немеют, сбивая меня с цели, которую наметила. Вдруг чьи-то крепкие уверенные пальцы накрывают мои ослабевшие руки. Поднимаю голову, встречаясь с подбадривающим взглядом Бальза, который сидит передо мной на корточках и смотрит мне в самую душу. Его нахождение рядом почти двадцать четыре на семь придаёт мне сил, и за последние дни я смогла хоть что-то поесть — мужчина просто вталкивает мне в рот еду, повторяя, что я должна быть сильной и помочь своему малышу, ведь Сашка сейчас так нуждается во мне. Стараюсь улыбнуться, накрывая в благодарном жесте ладонью его щёку.

На мгновения Бальз впускает в свои тёмные глаза цвета ночи нежность, позволяя, чтобы это увидела только я одна.

— Всё будет хорошо, — повторяет он одними губами, словно знает, что если даже Ян не ответит или вообще откажется, то у него есть свой план, чтобы помочь мне и Сашке.

Я ему настолько благодарна, что и за всю жизнь не смогу расплатиться с ним.

Мой дорогой Бальз.

Рядом садится Ада, а позади Андерссона стоит Матвей — хмурый и сердитый. Он, как и все в этой комнате, очень переживает за меня, но я сильная, всё выдержу. И именно Огнев дал мне номер своего старого друга, чтобы я позвонила Бергеру и всё ему рассказала, попросила помощи, и, может быть, он сжалится, хоть мне его жалость не нужна, а только помощь, и приедет, спасёт своего сына, о котором он до сих пор не знал. Какая будет реакция у Яна на новость о том, что вдали от него растёт сын? Будет зол? Скорее всего.

Но мне всё равно, так как сейчас я отключаю свою гордость и ненависть к нему и пытаюсь позвонить, чтобы спасти жизнь сына. А на остальное мне глубоко наплевать. Сейчас не может быть ничего важнее моего сына.

Но я скрыла от него эту новость и знаю, что за это буду гореть в аду, но на кону жизнь моего ребёнка. И если нужно, продам душу в обмен на жизнь моего ребёнка. Но ненависть всегда будет жить со мной.

Ох, а ненависть ли это…?

— Тея, — слышу голос Матвея. Вскидываю голову на него. — Успокойся, — киваю головой.