Ну, хватит играть в эстетствующего судмедэксперта — если взглянуть на низ живота, сразу возникает здоровый профессиональный интерес.

В надлобковой области из ямой провалившейся брюшной стенки выпирает нечто. Такое чувство, что перед смертью она проглотила баскетбольный мяч — сюрреалистическое дополнение к картине страшного голода. Так, ничего пока не режем, давайте эту балерину сперва на весы. Ого! Аж тридцать девять килограммов на метр семьдесят восемь. А если выкинуть четыре-пять кило, что у неё в животе, сколько же остаётся собственного весу? Тридцать пять килограммов на такой рост — невероятно! И это в доме, полном еды. А ведь недавно здоровая была баба. Вот книжка из её поликлиники: два года назад — девяносто семь кило. Не просто рослая, но ещё и при весьма пышных телесах. Глядя на этот труп, такое представляешь с трудом.

...Полтора года назад Нелька действительно была знойной молодой женщиной округлых форм. Оптимистка и хохотушка, она своего лишнего веса совершенно не стеснялась. Диеты и ограничения на сладкие блюда ей были чужды, равно как ограничения на другие утехи. В Ленинград она приехала давно, в семнадцать лет, устроившись по лимиту маляром-штукатуром. Уже тогда Нелька была отнюдь не тихоней, хоть и неисправимой провинциалкой. Нравы второй столицы быстро придали ей некоторого поверхностного лоска, хотя и не тронули основного клубка дремучей сельской простоты, что сидела ядром в её душе. Все бабоньки из бригады были Нельке друзьями. Каких-либо сложных хитросплетений в людских отношениях она просто не замечала, и, наверное, поэтому в её комнате всегда было весело и шумно.

Соседка, долговязая Наташка, полная Нелькина противоположность, с таким образом жизни смирилась. Пожалуй, единственное, что её искренне огорчало, так это несхожесть их размеров — это исключало периодический обмен гардеробами для пущего щегольства. Водка и мальчики в их общаге были не в диковинку, равно как и периодические культпоходы в вендиспансер и женскую консультацию.

В неполные восемнадцать Нелька получила первый свой фингал — за якобы переданную гонорею.

На самом деле никакой гонореи тогда у неё не нашли, а нашли свежий острый трихомоноз и шестинедельную беременность. Нелька быстро из обвиняемой перешла в обвинители и обидчику спуску не давала, взяв того на пушку по двум статьям: она пугала его одновременной сдачей в вендиспансер и надвигающимися алиментами. Кавалер такой атаки не выдержал и буквально на десятый день прессинга смылся из Ленинграда куда-то, оставив после себя богатое наследство в виде радиолы, старого бобинного магнитофона, телевизора и холодильника. Исчез странно, практически не попрощавшись. В последний день принёс Нельке четыреста рублей денег и ещё один магнитофон — кассетную «Весну», которая постоянно жевала плёнку. Что-то говорил о море, какой-то путине, длинном рубле и старых друзьях. Все ждали официальных объяснений с отвальной. Но он никому ничего не поставил, а просто выписался из общаги и исчез. От такой роскоши девки устроили пир на весь мир, а в ближайшую среду Нелька не вышла на работу по поводу первого абортного больничного. Среда для таких дел — самый лучший день — есть возможность дополнительно поваляться в выходные.

Нелька быстро разобралась в мальчиках-лимитчиках, правда, общажные залёты не прекратились. От тихого Славика она забеременела на своё двадцатилетие: пили-гуляли большой компанией, а как до дела дошло, то оказалось, что вроде все «заняты». Щуплый и маленький, он Нельке едва доставал до уха. Весь вечер она почти не обращала на Славика внимания, считая его случайным гостем со стороны и уж явно себе не парой. А получилось, что его же на ночь и оставила — все разошлись, а он как к стулу прилип. Правда, больше никакой любви с ним не было — на следующее утро чуть до драки не дошло с его подругой, которая облазила всю общагу в поисках загулявшего возлюбленного. Из-за этой глупой ссоры Нелька дотянула с абортом почти до конца третьего месяца, как будто желая показать своей сопернице, кто теперь хозяин положения. Однако Славик снял где-то хату, похоже, вместе со своей невестой, и больше в общаге они не появлялись. Искать же их ради продолжения скандала Нелька сочла глупым и пошла «облегчаться» во второй раз. Аборт прошёл с некоторым осложнением в виде температуры, и ей пришлось задержаться в стационаре на пять лишних дней. Там же выслушала гневную отповедь старой гинекологини о «какого чёрта дотянутом сроке» и небольшую лекцию о правильном подмывании, ведении календаря с крестиками и «вакууме» — сравнительно безопасном методе вакуумной экстракции зародыша на первых днях задержки менструации.

Менструация! Как много значит это не слишком поэтическое слово для женщины! Категория поистине архетипическая, апофеоз детородной функции, да и физиологически это драма — кровавые слёзы матки о несостоявшейся беременности. Месячка, менстра, течка — понятие, наполненное совершенно особым смыслом, отделённым от мужского и детского умов магической стеной сакрального, исключительно женского бытия. Её всегда так трепетно ждут, а когда она приходит, то с такой же силой ненавидят. Ненавидят за усталость и раздражительность, за вонь и головную боль, за прыщи и спазмы внизу живота, за кровь, когда страшно смотреть в унитаз, где, не дай бог, «аж кусками», за то, что между ног трёт, за таблетки, за грязные ночнушки и простыни в пятнах, за невозможность быть с мужчиной и за трудности всё это ему объяснять. А в советское время неизбежным атрибутом менструации были ещё и прачечные заботы — ареал обитания «Тампаксов» и «Котексов» на территорию Советского Союза не заходил, а подкладки строго ассоциировались с чем-то техническим, с ремонтом оборудования на производстве. Вата, марля и тряпки — вот атрибуты социалистической менструации, а фраза «я потекла» — её лозунг! Пожалуй, закончим оду этому физиологическому процессу и вернёмся в Нелькину общагу.

Был Новый год. Разгул праздника захватил весь этаж. Веселиться начали рано, и так получилось, что не в Нелькиной комнате. Это редкое обстоятельство имело следствием два половых акта с двумя разными парнями за один новогодний вечер. Потом прошло аж три недели, а долгожданного «периода» все нет и нет... Умудрённая жизненным опытом Нелька галопом помчалась в консультацию, чтоб успеть на вакуум. Процедура оказалась неприятной, но по сравнению с простым абортом действительно пустяковой. Выйдя из больничных стен, Нелька зло рассмеялась — до неё дошло, что она даже не знает, кто отец того высосанного комочка. Вообще, аборты плохо действовали на Нельку — на пару месяцев, а то и дольше она становилась злой на всех мужиков мира. Хамила им, делала мелкие гадости и всегда окончательно и бесповоротно рвала отношения с «виновником». Правда, после третьего аборта Нелька поумнела и сама стала покупать презервативы. Залёты прекратились. Правда, не надолго.

Появился Пётр. Ей уже двадцать шесть, а ему тридцать семь. Почему он пошёл лимитить «под старость», почему был без семьи, осталось невыясненным. Пётр стал Нелькиным исключением. От него она залетела дважды за три года. Каждый раз Пётр предлагал ей выходить за него замуж, и каждый раз Нелька без сожаления ему говорила твёрдое «нет» и бежала за очередным номерком к гинекологу. Потом пару месяцев к себе не подпускала, ну а дальше... Дальше гормоны пробуждали от послеабортной спячки желание, которое вкупе с бесконечной Петькиной сексуальной дипломатией делали своё дело — она его прощала, по не до той степени, чтоб идти под венец. Тут ведь совсем не в возрасте было дело. Несолидный он был. На работе едва держался. Пил Пётр. Пил вечерами, пил п выходные. Пил много, хоть и без длительных запоев. Так пил, что мог обоссаться в ночь. Какая семья с таким? А что ходил он к ней три года, которые сама Нелька считала выброшенными, — так куда же деваться, уже не столь молода, и по-серьёзному с нею не знакомится никто... Трудно было от Петра отказаться. Хоть и алкаш, а культурный, не бил, не ругался. Песни пел под гитару. Водил не только в ресторан, но и в какие-то музеи, а бывало, что и на концерт или в театр. В общем, с ним было поинтересней, чем с остальными. А ещё Нелька знала, что он только к пей ходит. Для любой женщины факт значительный.